Дом с золотой дверью - Элоди Харпер

— Спасибо, — говорит она, когда лестница заканчивается.

— Все хорошо, я все равно хотела поболтать. Я столько всего еще хочу тебе рассказать! Давай посидим вон там. — Бероника указывает на тень под платаном, неподалеку от того места, где Амара когда-то встречалась с Менандром. Они прокладывают себе путь вдоль торговых лавок с едой и сувенирами. Народу здесь даже больше, чем на стадионе. Торговец лампами пытается всучить им свой товар, толкая подносом Беронику, но они отмахиваются от него, надеясь добраться до вожделенной тени, пока этого не сделал кто-нибудь другой. Оказавшись под платаном, Амара плюхается на траву. Гладит ее руками и откидывается на спину, ее пальцы зарываются в землю, от которой исходит ободряющее тепло.

— Я так рада, что мы встретились, — говорит она Беронике, нежно глядя на нее. — Я хочу знать все.

— Столько всего случилось, я даже не представляю, с чего начать, — восклицает Бероника. — Однажды утром Галлий пришел в бордель и просто-напросто заявил при всех, что мы женимся! Я подумала, что он шутит, но потом он схватил меня за руку и потащил к Феликсу, а там уже все решилось. Феликс передал меня ему! Мне больше никогда не придется там работать.

Она вздыхает, откидывает голову назад и глядит, как белые лучи солнца пробиваются сквозь темные ветви.

— Я знаю, что вы с Викторией все время потешались надо мной; я знаю, что ты всегда считала меня дурой. Но когда мы с Галлием впервые оказались наедине в нашей собственной комнате над таверной, я думала, что умру от счастья.

Амара никогда не могла понять, почему Бероника так предана Галлию, которого она в лучшем случае находила тупым и неприятным, а в худшем — зловредным и жестоким, но, слушая Беронику, Амара не испытывала ни малейшего желания посмеяться над ней. В конце концов, что бы Бероника подумала о Филосе?

— Это чудесно, — говорит она. — Надеюсь, он всегда будет тебя достоин.

— Я в этом уверена. И видела бы ты его в таверне! Он как будто рожден для того, чтобы продавать вино! Само заведение небольшое — там и посидеть-то особенно негде, — но мы столько выгоды приносим Феликсу.

Бероника слегка поправляет волосы под вуалью, приглаживая их сзади. Этот жест Амара помнит еще со времен борделя.

— Если честно, то Галлий все еще немного ревнует. Он впадает в дурное настроение, если клиенты ведут себя чересчур дружелюбно. Знаешь, он хочет дать мне другое имя — теперь, когда он мой хозяин, он может это сделать. Тогда, говорит он мне, если какой-нибудь мужчина назовет мое новое имя, я сразу же вспомню, кто дал его мне и кому я принадлежу. Но потом мы подумали, что Феликсу это не понравится.

— Может, оно и к лучшему, — произносит Амара, для которой подобное собственничество со стороны Галлия имеет мало чего общего с нежной привязанностью. Она думает о Руфусе и о его контракте. — Феликс что-нибудь говорил тебе, когда продал Галлию?

Бероника качает головой:

— Феликс никогда мной не интересовался. К счастью.

Амара вспоминает их прошлую встречу с Бероникой, когда она не смогла спасти ее, и берет подругу за руку:

— Я так рада, что теперь ты в безопасности. И я жалею, что у меня не было денег, чтобы вытащить тебя оттуда до всех этих событий. Я сделала это не потому, что люблю Викторию больше тебя, надеюсь, ты это понимаешь. Но я была перед ней в долгу.

— И ты знала, что Галлий обещал мне, — говорит Бероника без тени обиды. — Я сама себе напоминала об этом. Ты, наверное, догадалась, что у него все получится.

Она вся сияет:

— И у него получилось!

Со стороны арены доносится шум голосов — должно быть, на узников выпустили второго зверя. Амара садится прямее и обвивает колени руками.

— Но мне следовало спросить тебя о Руфусе, — говорит Бероника, неверно истолковав перемену в ее настроении. — Тебе тоже так повезло найти своего любимого, да еще и такого богатого!

В ее голосе нет зависти, и Амара знает, что Бероника ни за что бы не променяла своего Галлия и маленькую закопченную таверну даже на самого богатого патрона Помпеев.

— Мне очень повезло.

— И ты любишь его?

На секунду Амаре хочется рассказать ей все. Она представляет, насколько легче ей станет, если она поведает Беронике о Филосе, перечислит все его достоинства, объяснит, что она прекрасно понимает, каково это — любить кого-то всем сердцем. Но рисковать его жизнью и своей свободой ради небольшой сплетни — это немыслимо.

— Конечно, — отвечает она. — Руфус очень щедр, я и надеяться на такое не могла.

— А Виктория нашла себе мужчину?

Амара качает головой, и Бероника кривит губы:

— Я до сих поверить не могу, как мерзко Феликс поступал с ней и почему она вообще мирилась с этим.

— У Феликса есть иная сторона; он может быть очень обаятельным. Думаю, он это использовал в общении с Викторией.

— Ну, я в нем вот ни столечко обаяния не видела, — содрогнувшись, отвечает Бероника. — Галлий сказал мне, что, если бы Феликсу не было настолько выгодно командовать свободным человеком, он бы никогда его не отпустил.

— Значит, Галлий его не любит?

Теперь у Бероники встревоженный вид.

— Я этого не говорила. Он усердно трудится на него. Мы оба стараемся.

Амара думает о том, насколько прилежно Филос работает на Руфуса, и понимает, что это ничего не значит.

— Может, возьмем вина, пока дожидаемся поединков?

Они подходят к одной из лавок, Амара оплачивает обе чарки. Вино горькое и разбавленное, но от него у Бероники язык развязывается еще пуще. Она в восторге от того, что у нее появился слушатель, который не смеется, когда она рассказывает о Галлии, и едва успевает переводить дыхание. Амара чувствует, как постепенно теряет нить беседы, пока Бероника трещит о его подарке на распродаже, о том, как он хочет сыновей, о его потрясающей выносливости в постели. У Амары больше нет желания делиться своими чувствами к Филосу. Вместо этого у нее появляется неприятное ощущение, что даже Бероника осудила бы ее. Амара выбрала себе любовника такого низкого положения, настолько униженного, что его и человеком назвать трудно. Юридически он не личность. Все те качества, которые она любит в нем, которые ставят его выше Галлия во всех отношениях, не имеют никакого значения, потому что он раб. Ей больно думать о том, какая пропасть разделяет то, что видит она, и то, что видят остальные. Единственным человеком, который бы точно понял ее чувства к Филосу, была Дидона.

— Наверное, после смерти Дидоны в борделе было очень тяжело, — говорит Амара, когда у Бероники наконец иссяк хвалебный поток в адрес ее унылого супруга. — Я знаю, ты любила ее.

От печали, отразившейся на лице Бероники, Амаре даже становится немного легче: по крайней мере это доказывает, что по Дидоне очень скучают.