В глубине стекла - Елена Искра

Олег вдруг понял всю безнадёжность своего положения. Что бы он сейчас ни сказал, всё можно будет истолковано превратно. Оправдываться не было смысла, ему всё равно никто не поверит. Да и ни сообразить толком, что можно ответить, ни собраться с мыслями, ни даже высказать что-то до конца ему не давали, сбивая репликами, ехидными замечаниями. Как когда-то, когда на него в переулке навалилась стайка мелкой шпаны. Навалилась и стала наносить удары, и отбиться от них не было никакой возможности. Пришлось убегать. Теперь бежать было некуда, поэтому он просто замолчал.

Анна Абрамовна ещё некоторое время пылала праведным гневом, но выдохлась и села.

— Ну а вы что скажете, Марина Михайловна? — Тамара Витальевна ни на миг не переставала следить за ходом собрания.

Учительница географии согласно закивала головой и заговорила о недопустимости подобного поведения со стороны педагога, об ответственности за детскую психику, о порядочности… При этом она всё время искоса поглядывала на директора, словно спрашивала: «Ведь так? Ведь я правильно говорю?» Тамара Витальевна молчала, ни словом, ни кивком не давая понять, довольна она сказанным или нет. Наверное поэтому, желая сделать своё выступление ярче, Марина Михайловна налегла на вопрос: «А как далеко зашли эти отношения?»

— Что же, вопрос логичный, — директор была спокойна, — мы попросили разобраться в этой проблеме классного руководителя 10 класса «А», где учится Малышева. Лариса Павловна, вам слово, доложите, пожалуйста, коллегам, что вам удалось выяснить.

Лариса Павловна встала, привычно вздёрнула нарисованные брови и, поджав и без того узкие губы, заговорила:

— Сегодня утром я разговаривала с Таней Малышевой… Ну, что можно сказать… Девочку я знаю давно, и в последнее время она, конечно же, сильно изменилась. Она всегда была очень открытой, честной, доверяла мне, не скрытничала. А сегодня я её просто не узнаю. Она отмалчивалась, заплакала, а когда я её напрямую спросила о её отношениях с Олегом Дмитриевичем…

— Вы что же, её об этом допрашивали?! — не выдержал Олег, изумлённо глядя на классную руководительницу.

— Не допрашивала, а попросила откровенно, как матери, рассказать всю правду. Так вот, несмотря на мои усилия, девочка ничего не сказала, она замкнулась. А когда я ей велела после уроков прийти сюда, на наше собрание, у неё буквально началась истерика и она убежала. Как выяснилось, она вообще убежала с уроков домой. Представляете?! Никогда ничего подобного не было, а теперь… И хотя девочка мне ничего не сказала, но она ничего и не отрицала, и я, как педагог, могу с уверенностью заявить, что девочка переживает сильнейший психологический стресс. На неё, безусловно, оказали сильнейшее влияние эти неестественные для её возраста отношения со взрослым мужчиной, тем более с учителем. Я не знаю, насколько далеко зашли их отношения, но думаю, что в душе ребёнка борется привитое с детства чувство уважения к учителю с осознанием постыдности происходящего. Я, как педагог…

— Педагог! — Благие намерения Олега выслушать всех до конца, а потом так же уверенно и спокойно опровергнуть все их домыслы, разлетелись в пыль. — Да какой же вы педагог?! — продолжал он, яростно наращивая громкость, чтобы перекрыть попытавшуюся его остановить Анну Абрамовну. — Вы не педагог! Вы, я не знаю, садистка какая-то! Да любой полуграмотный прапорщик обладает большим чувством такта, большим пониманием психологии подростка, чем вы! Педагог! Да вас к детям на пушечный выстрел подпускать нельзя! Допрашивать девушку о её чувствах, о её, возможно, первой любви! Да как вы только додумались до этого?! Как у вас язык повернулся вопросы такие задавать?! Вы же женщина, мать! Как вы могли её на это судилище вызывать?! Потребовать от неё доверия и откровенности! Откровенности потребовать нельзя, её заслужить нужно! И не дай Бог, вот так ею воспользоваться!

— Вы зря кричите, Олег Дмитриевич, — спокойный голос Тамары Витальевны заполнил наступившую тишину, — криком ничего не докажешь. Мы никого не судим, мы просто хотим разобраться в ситуации. Согласитесь, у нас ученицы и учителя целуются не каждый день. Впрочем, вы сами только что назвали ваши с Малышевой отношения любовью. А перед этим признались, что такие же отношения вас связывают с Ольгой Ивановной. Ну она человек взрослый, ей самой решать… Но вот совращать несовершеннолетних учениц вам никто не позволит. И если родители Тани, которые, безусловно, будут возмущены, напишут заявление… Дело не ограничится простыми разговорами о вашем моральном облике. Мы долго терпели ваши выкрутасы, ваши пьянки с учителем физкультуры, гулянки у вас дома, в которые вы пытались втягивать наших молодых учительниц, ваши постоянные разговоры, ваши инсинуации по поводу мнимых взяток в нашей школе. Ваши прогулы, наконец!

— Какие прогулы? — не понял Олег.

— Как какие? Все зимние каникулы вы не появлялись в школе, хотя это были рабочие дни!

— Но ведь я говорил, что уезжаю! Я же отпрашивался!

— Не помню. Вы заявление с просьбой предоставить отгулы писали? У меня, во всяком случае, его нет. А на подобный случай должен издаваться специальный приказ… У вас, вообще, очень оригинальные представления о трудовой дисциплине! Вас ещё месяц назад нужно было увольнять за прогулы. В общем, мы долго надеялись, терпели, но терпению нашему настал конец! Я думаю, что профсоюзная организация, в лице Людмилы Антоновны, выразит общее мнение.

Олег посмотрел на поднимающуюся с места Людмилу Антоновну, но дожидаться её выступления не стал. Он тоже встал.

— Ладно, не трудитесь. Я всё понял.

Он резко повернулся и, неловко задев стул, направился к выходу из кабинета.

— Олег Дмитриевич! — голос директора настиг его на пороге.

«Да пошли вы!» — буркнул он себе под нос и хлопнул дверью.

— Дурак ты, Олежка! Хотя и большой, и умный, а — дурак!

Они сидели вдвоём с Володькой в маленькой забегаловке за пластиковым столом и пили водку из тонких пластмассовых стаканчиков. Выйдя из кабинета директора, Олег, словно запущенная ракета, пробежал по школьным коридорам, залетел к себе в класс, сел, тут же вскочил, снова сел и, поняв, что успокоиться не сможет, оделся и пошёл домой. К Ольге он не заходил, у него не было сил с ней объясняться.

Дома сразу стало тоскливо. Ни есть, ни читать, ни заниматься чем-либо он просто не мог и, пометавшись по комнатам, он схватился за телефон. Первым он набрал всё-таки номер Ольги, но та ещё не пришла с работы. Володька был дома, и они встретились в этой маленькой забегаловке, «гадюшнике», как её называли в округе, что стояла рядом с рынком. Публика здесь была, в основном, торговая, ели чебуреки с подозрительной начинкой, запивали бурдой под названием кофе, или пили принесённую с собою водку. Зал не отапливался, поэтому все сидели прямо в куртках, зачастую не снимая с головы даже засаленные шапки. Много было азербайджанцев, иноязычный гортанный говор забивал мягкую русскую речь, понятен и знаком был всем только единый для всех языков русский мат. Никто ни на кого не обращал внимания, каждый был сам по себе.