Восемь бусин на тонкой ниточке - Елена Михалкова

Нет-нет, маленькая медсестричка не стоила таких жертв.

И Анциферов продолжал жить с Верой Львовной. Нюта, невинная душа, ничего от него не требовала, ничего не просила. Иннокентий для себя решил так: будет встречаться с ней, пока возможно, а всех потенциальных претендентов на Нютино сердце постарается отваживать. Эта девушка должна принадлежать лишь ему!

Прежде Анциферов боялся Веру Львовну. Теперь начал ненавидеть. Это все она, она виновата! Она захотела жениться на нем, молодом и красивом, и испортила ему жизнь. Она купила его, а он был слишком юн и глуп, чтобы отказаться от сделки. Жадная, отвратительная женщина!

Иннокентий искренне забыл обстоятельства, при которых женился на Вере Котовой. Забыл, как ухаживал за ней и приходил просить ее руки у Льва Сергеевича, страшно боясь отказа. Ему хотелось видеть себя жертвой.

А где есть жертва, там всегда есть и преступник.

Поэтому, придя однажды домой и найдя Веру Львовну умершей от приступа астмы, Иннокентий испытал глухое удовлетворение: наконец-то преступник получил по заслугам.

Но его мучил страх: что станет делать Лев Сергеевич? У Котова больше не было причин соблюдать условия сделки.

На похоронах Иннокентий так горевал, что все сочувствовали несчастному вдовцу. Никто не догадывался, что он оплакивает не Веру, а свою сытую жизнь, которую вот-вот у него отберут. Прежде Анциферов злился на живую жену, теперь же он негодовал на мертвую. Зачем она умерла так глупо?! Она – залог его благополучия! Что же теперь с ним будет?

После похорон Лев Сергеевич подошел к нему и прижал к себе.

– Ничего, Кеша, – низким от слез голосом сказал он, и Анциферов вздрогнул: тесть никогда не называл его так прежде. – Значит, так вот бог судил… Ничего. Как-нибудь мы с тобой проживем…

Иннокентий едва не заплакал, на этот раз от облегчения. Выходит, старый Котов ничего не понял! Он, как и все, считает его безутешным вдовцом. Нельзя разочаровывать Льва Сергеевича.

Целый год Анциферов носил траур. Котов и не думал выгонять его из института, и квартира жены перешла по наследству Иннокентию. Но он продолжал играть роль, зная, что пока все висит на волоске.

И только через год пришел к Льву Сергеевичу и рассказал, что познакомился с женщиной и хочет жениться на ней.

Вопреки его опасениям, Котов отнесся к новости спокойно.

– И правильно, – сказал он. – Знаю, что ты Веру мою берег и любил. Но всю жизнь горевать тоже нельзя. Кого нашел себе?

– Медсестру, – стеснительно поведал Иннокентий. – Работает в медицинском центре рядом с нашим домом.

Лев Сергеевич потрогал больной зуб, на который только вчера поставил пломбу.

– Стоматолог была бы полезнее, – практично заметил он. – Свой стоматолог в семье – мечта, скажи? Но и медсестра тоже ничего. Женись!

И Анциферов женился, уже ничего не опасаясь.

Во втором браке он остепенился. Молодая страстная жена требовала сил, а Иннокентий был уже немолод. На других женщин его теперь не хватало.

Повздыхав, он отказался от съемной квартиры. Но на всякий случай сохранил телефон хозяина: мало ли что…

Под утро Маша замерзла. Она свернулась калачиком под одеялом, но поза вареной креветки на этот раз не помогла. Холод коварно пробирался в щели, как ни подтыкала она одеяло, прогонял сладкий утренний сон, и в конце концов Успенская проснулась окончательно.

– Бр-р-р! Неужели выпал снег?

Отдернув шторы, Маша убедилась, что почти угадала. За окном начинался дождь. Деревушку еще было видно, но лес уже скрылся за серой пеленой.

Вот когда Маша порадовалась, что захватила белый мохеровый свитер с высоким горлом.

«Если дождь будет лить целый день, мы окажемся в ловушке, как в классических детективах, – подумала она. – Кто-то попытается выбраться, но вынужден будет вернуться. А кого-то убьют. Но помощи неоткуда будет прийти. Оставшиеся в живых начнут подозревать друг друга и очень быстро перегрызутся между собой…»

Ее размышления были прерваны пронзительным криком.

– Уберите это, вы, идиот! – визжала Ева.

Маша вздохнула. Она совсем забыла, что для того, чтобы перегрызться между собой, членам этой семьи вовсе не обязательно оказываться в ловушке.

Успенская выглянула в коридор. Снизу доносились возбужденные голоса, кажется, кто-то оправдывался… Из криков Маша понемногу уяснила, что Гена Коровкин, выйдя рано утром в сад, пока не было дождя, поймал жабу редкой степени пупырчатости. И понес показать жене. Но по дороге ему встретилась Ева, и Коровкин не мог удержаться, чтобы не похвастаться добычей.

Реакцию Евы на земноводное Маша как раз и услышала.

– Она ничего вам не сделает! – увещевал Коровкин. – Они безобидные!

– С такой мордой нельзя быть безобидным! Фу, отойдите от меня сейчас же! Дайте пройти!

– Да проходите, кто же вам не дает?!

– Вы со своей омерзительной жабой!

В конце концов Гена с Евой разошлись. Но их концерт перебудил весь дом.

Любопытные потянулись вниз, взглянуть на трофей Коровкина. Марфа выглянула из кухни и сообщила, что завтрак почти готов, на улице сильно похолодало, до восьми градусов, поэтому она включила батареи.

Маша тоже спустилась, грея подбородок в пушистом белом воротнике. Но жабу уже не застала.

– А, красавица наша! – приветствовала ее Марфа. Сегодня она была в телогрейке и свитере, но фартук остался тот же. – Как спалось?

– Доброе утро, Марфа Степановна! Хорошо спалось, только замерзла под утро.

– Через пару часов станет теплее, как батареи прогреют дом. Заморозки ударили, когда их не ждали. Завтра днем обещают пять градусов! Ох, все померзнет…

Старуха охала и вздыхала, заранее жалея свои посадки.

– Марфа Степановна, вы не видели, куда Гена понес жабу? – спросила Маша.

Марфа открыла было рот, но тут из комнаты Коровкиных донесся оглушительный визг.

– Известно куда, – спокойно сказала старуха, – жену с утра порадовать. Ну, Генка, ну дуралей!

Через несколько секунд мимо них промчался встрепанный Коровкин. В ладони он держал грязно-серую жабу.

– Гена! – окликнула его Маша.

Но Коровкин не услышал ее. Хлопнул дверью – и пулей вылетел во двор.

– Не оценила, значит, супруга, – вздохнула Марфа. – Забраковала жабу. Эх, Генка, Генка…

За завтраком все внимание было привлечено к Еве. Маша никому, кроме Матвея, не сказала о своем открытии, поэтому все были убеждены, что Еве стало плохо от банного жара.

Маша обвела взглядом сидящих за столом, надеясь увидеть хоть на одном лице тень осведомленности. Но, конечно, ничего не увидела.