Восемь бусин на тонкой ниточке - Елена Михалкова

«Кроме Лены, – напомнил честный внутренний голос. – Но тебе хочется, чтобы убийцей Освальда оказался кто-то из этих двоих, правда?»

«Еще я согласна на Иннокентия. Но он не кажется мне способным утопить человека».

«Убийца Марка Освальда, убийца Марка Освальда, – про себя твердила Маша. – Мы все зациклились на этом убийстве! Но ведь если Матвей прав, этот человек убил еще и Дашу».

«И покушался на Марфу, – добавил внутренний голос. – Хотя по ошибке чуть не стал причиной смерти Евы».

Итак, что они знают об убийце, если свести вместе три преступления?

Что он умен: когда девушка отказалась избавиться от ребенка, заманил ее на мост, так что бедняжка ни о чем не догадалась. Что он быстро принимает решения: мигом понял, как можно использовать старую баню в своих целях. Что он очень жесток: убил двоих и собирается убить третьего.

Маша сжала голову руками. Никто, никто не подходит под это описание! Борис жесток, злобен, но далеко не так сообразителен, как хочет показаться. Ева умна, язвительна, но жестока ли? Иннокентий? Лена? Коровкин? Нет, это просто смешно!

«Сказать, что никто не подходит под это описание – это то же самое, что сказать, будто подходят все», – заметил внутренний голос.

Маше оставалось только согласиться. Да, она не знает никого из них. Ее впечатления, собранные за два дня, поверхностны.

Взять Гену Коровкина – разве она ожидала от него мятежа? Тогда, за завтраком, ей показалось, что перед ней незнакомый человек, и этот человек озлоблен до крайности. А его жена, казавшаяся такой сдержанной и деликатной? Разве могла она бросить в лицо Еве те жестокие слова о смерти супруга и втором замужестве?

– Я никого из них не знаю, – вслух констатировала Маша. – Ни их, ни Матвея, ни Марфу.

Она подождала, не станет ли спорить внутренний голос. Но возражений не последовало.

К вечеру дождь утих. Зато столбик термометра застрял на пяти градусах и не желал подниматься. В доме было тепло, к тому же Марфа разожгла камин, и чуткий огонь заплясал по поленьям. Но улица встречала стойким холодом, от которого зуб на зуб не попадал. Собачонку Тявку пустили в дом, и она развалилась в уголке возле камина, блаженно щуря глаза.

И оба кота попросились домой. Сначала один полосатый круглоголовый зверь, за ним другой – почти неотличимый от первого – с достоинством вошли внутрь, немного задержавшись на пороге для приличия.

– Господи, да идите же вы! – в сердцах воскликнула Марфа. – Вот ведь стоят, выстужают тепло!

Глюк и Фантом горделиво прошествовали внутрь и свернулись в клубки на стульях – точь-в-точь две полосатые шапки, забытые гостями.

– Завтра еще похолодает, – озабоченно заметила Марфа, глядя на котов. – Ишь, как лежат – точно зимой.

Старуха опустилась в кресло у камина, сложила руки на коленях. В детстве у Маши была фарфоровая статуэтка: «Пряха». Старая женщина в синем платке сидела возле прялки, точно так же сложив руки на коленях, и во взгляде ее была бесконечная усталость.

– Марфа Степановна, вы не хотите прекратить ваше расследование? – вполголоса спросила Успенская.

Она села напротив Марфы на пушистый ковер, подалась вперед и не удержалась – погладила тетушку по руке.

Марфа подняла сухие глаза и неожиданно улыбнулась:

– Ты прямо как Зоя. Только та все по голове меня гладила, как котенка. Ох, как же я жалею, что она не прожила хотя бы лет на десять подольше… Вы бы с ней очень любили друг друга.

Старуха наклонилась к Маше и провела сухим пальцем по ее щеке.

– В тебе она бы нашла то, чего не могла найти в твоей матери. Не подумай, что я хочу сказать плохое об Анне… Но ты тянешься к людям, а она от них закрывается. Это такая порода людей – запертые, как двери, и ключик к ним не подберешь. Анне и с нами было тяжело не потому, что мы не такие образованные, как она, а потому, что каждая из нас пыталась найти к ней ключик, подружиться. Как-никак, она была единственной дочерью Зои, а Зою мы обожали. Да ее все любили.

– За что ее любили, Марфа Степановна?

– О, в ней была невероятная душевная стойкость! Стойкость и жизнелюбие! Удивительное сочетание. А ведь жизнь ей выпала совсем не простая. Мать погибла, когда Зойке было четыре, отец повесился, осталась она на попечении двух старших братьев. Нехорошо так говорить о собственных родителях, но отец мой был человек жестокий и, прямо скажем, неумный. А мать во всем его слушалась. Все детство Зойка батрачила на нашу семью, потом сбежала в город. Только начала учиться – бац, война! Семья жениха, которая ее приняла как родную, вся на этой войне закончилась. Зоя была ранена, Сережа ее чуть не погиб. Потом наступила мирная жизнь, но мужу Зоиному было отмерено всего ничего: девять лет они прожили в счастье и согласии, а потом он умер.

Осколок в нем остался с войны, не смогли вытащить. Этот осколок его и убил. Зоя хотела много детей, но родила от Сережи только одну девочку. А замуж, как за ней ни ухаживали, больше не вышла: очень уж любила его. Дочка оказалась характером не пойми в кого, а до внучки Зоя не дожила. Как видишь, нелегкая судьба. Сестра моя, Людмила – мать Матвея – говорила, что дорожка у Зои была не сахаром посыпана.

Но видела бы ты, как Зойка радовалась жизни! Она этой радостью, цветением своим и притягивала людей. Да и просто добра была к ним. Другая бы на ее месте в наш дом дорогу забыла, а она всем племянницам помогала до конца жизни. И пела – заслушаешься! Музыкальный слух-то у тебя точно в нее.

Олейникова улыбнулась воспоминаниям.

– И еще в людях хорошо разбиралась, – прибавила она, и улыбка сползла с ее лица. – Будь сейчас с нами Зоя, не пришлось бы всю эту комедию ломать. Думаю, она быстро сообразила бы, кто…

Марфа замолчала. Воодушевление, озарившее ее лицо во время рассказа о Зое, вновь сменилось усталостью.

– Марфа Степановна, так давайте закончим все это! – горячо сказала Маша.

Но старуха покачала головой.

– Эх, милая моя, я сейчас смотрю на своих племянников и каждую минуту гадаю: он? Или другой? Или этот? А может, и вовсе Ева? Никуда мне от этой думки не деться с тех самых пор, как я нашла записку Марка. Ты что же, хочешь, чтобы я до конца жизни мучилась? Чтобы не могла в глаза смотреть ни одному из них? Сегодня за завтраком гляжу на них, а меня постоянно подспудная мыслишка точит: может, Кеша? Или Борис? Или, не дай бог, Генка?

Тяжело это, Маша, ох как тяжело, когда не знаешь, кому можно верить. Если хочешь знать, это я Матвея уговорила на расследование. Пускай он что угодно говорит, выгораживает перед тобой старуху, а только я это все затеяла. И доведу до конца. Что бы ни случилось – доведу.

Марфа крепко сжала губы, и Маша поняла, что переубедить тетушку не удастся. Упрямства Олейниковой не занимать.

Старуха поднялась – смуглая, высокая, сухая, словно выточенная из дерева. Заправила под пестрый платок выбившуюся смоляную прядь.