Девятая могила - Стефан Анхем

«БМВ» Акселя Ноймана.

Бенни Виллумсен был здесь. Как она и подозревала, он находится здесь.

Багажник был открыт, и в нем лежало несколько завязанных мешков для мусора на расстеленной защитной пленке, свисавшей через край, как хвост. На полу недалеко от машины стоял и грохотал работающий на бензине электроагрегат. По полу тянулся электрический кабель, и с пистолетом в одной руке и с насадкой в другой Дуня пошла за ним.

В темноту.

На звук, вызывавший образы, которые она не хотела видеть.

Кабель исчезал в дверной щели, и Дуня поняла, что слабый свет исходит оттуда. Она прижала ухо к стене. Завывание, толчками сопровождавшее какие-то действия, было так близко, что она инстинктивно отпрянула назад.

Мысли о том, что ей делать и что ее ждет, пронеслись, как бурное весеннее половодье, но она ни к чему не пришла. Но ее тело, отключившее мозг и действующее на свой страх и риск, начало ощупывать дверь рукой. Не найдя ручки, просунуло пальцы в щель и потянуло вверх.

Ей следовало бы закрыть глаза.

Ей следовало бы развернуться и убежать оттуда.

Но было поздно.

То, что она увидела, навсегда останется на ее сетчатке.

Посреди пустой звукозаписывающей студии, в свете голой электрической лампочки, свисавшей с потолка, он стоял, повернувшись к ней спиной. Мужчина, который за последние несколько лет безнаказанно изнасиловал и замучил до смерти ряд невинных женщин.

В ушах у него были защитные наушники, на голове – надетый задом наперед противогаз, который словно смотрел на нее в упор. В жизни мужчина выглядел меньше, чем она себе представляла, а поверх темной грубой одежды на нем был прозрачный клеенчатый фартук, на который попадало большинство кровавых брызг.

Обеими руками он держал тигровую пилу, и воздух прорезал пронзительный звук – это зубчатое полотно пилы входило в пах голого тела, лежащего на обернутом в полиэтилен столе. Дуне хотелось крикнуть как можно громче, чтобы заставить его прекратить. Чтобы видение исчезло. Но она могла только пристально смотреть.

На пах, который открывался все больше и больше по мере того, как пила входила в него все глубже и глубже.

На шею, где должна была сидеть голова.

На ногу, которая со стуком упала на пол.

На кровь, которая брызнула.

На нее.

На все вокруг.

По дороге домой со склада «Shurgard» под Стокгольмом Фабиан остановился у «Макдоналдса» на улице Фолькунгагатан и купил меню «МакФист» с минеральной водой для себя, меню «Биг Мак» с колой для Теодора и меню «Хэппи Мил» для Матильды. Хотя от усталости у него все болело, а истерзанное тело Адама Фишера стояло у него перед глазами, он решил сдержать данное Матильде обещание провести с ней вечер пятницы. Поэтому заскочил еще в магазин «7-Eleven» на углу улицы Эландсгатан и купил большую бутылку рождественского напитка, деревенские чипсы с соусом из репчатого лука и пачку мороженого Ben & Jerry’s Cookie Dough.

Когда двадцать минут спустя Фабиан вставил ключ в дверь, было уже девять, а значит, дети находились одни два с половиной часа. Это беда, но не катастрофа. К тому же он слышал, как из телевизора доносилось рождественское сюсюканье Эрнста Кирчстейгера, так что ничего страшного.

Он снял верхнюю одежду, пошел на кухню, положил гамбургеры на тарелки, убрал мороженое в морозилку и только тогда заметил, что в квартире горят все лампы вплоть до самой маленькой.

– Матильда! Теодор! Я дома. Идите сюда есть, – закричал он, но ответа не последовало. Он пошел дальше в гостиную, где по телевизору шла реклама кока-колы, ведущей все более отчаянную борьбу с рождественским напитком, обошел диван и увидел спящую Матильду, которая лежала на диване, крепко прижав к себе своего красного мишку.

Фабиан не мог вспомнить, когда последний раз плакал. Может быть, он смахивал слезинку-другую во время просмотра какого-нибудь грустного фильма вроде «Стальных магнолий» или чего-то подобного. А так он почти никогда не плакал. И не потому, что не хотел. Иногда он действительно пытался дать волю чувствам, но чаще всего дальше комка в горле дело не шло.

Поэтому он был совершенно не готов к слезам, которые вдруг хлынули и потекли со щек на пол. Матильда на диване, свернувшись калачиком со своим мишкой, одно из самых красивых зрелищ в его жизни. И в то же время самое печальное. Он вытер лицо тыльной стороной ладони и зажмурил глаза, но слезы продолжали литься, и он понял, что теперь его всего трясет от беззвучного плача.

Так не может продолжаться. Его работа, сметающая все на своем пути, и Соня, которая фактически поселилась в своей мастерской. Им надо поговорить. Он только не знал, что ему сказать. Хотел ли он вообще, чтобы все стало хорошо.

Фабиан позвал Теодора, не ожидая ответа. Сейчас не больше девяти вечера, но сыну всего лишь тринадцать, и ему не следует бегать по городу или что он там делает. Он попробовал позвонить сыну, но ему ответил автоответчик, на записи которого Теодор пытался создать видимость, что отвечает до сигнала. Тогда Фабиан послал СМС и попросил его как можно быстрее вернуться домой. Потом выключил телевизор, несколько раз глубоко вздохнул, чтобы перестать плакать, сел на диван и попытался разбудить Матильду. Но хотя он соблазнял ее «Макдоналдсом», чипсами и мороженым, просыпаться она не хотела.

В конце концов он оставил свои попытки и отнес дочку в ее комнату, где накрыл одеялом, поцеловал в лоб и прошептал прости ей на ухо, после чего стал есть холодный и безвкусный гамбургер, размышляя над тем, не позвонить ли ему Соне.

Решив пока не звонить, выбросил малосъедобные остатки и стал чистить зубы, обходя квартиру и гася везде свет, после чего лег спать. Все тело гудело от усталости, и у него было такое чувство, будто он не спал целую неделю. Он поправил подушки, лег и позволил закону тяготения опустить ему веки. Но не заснул.

Фабиан мысленно прокручивал вперед-назад события последних суток. Он все время пытался угадать, о чем женщина из автобуса так взволнованно говорила с другой женщиной под грибом на площади Стюреплан и какое она имеет отношение к внутренностям Гримоса и отсутствующему сердцу Фишера. Если связь вообще есть.

Спустя час он сдался, пошел к Матильде, поднял ее вместе с мишкой и перенес в свою кровать, где смог обнять дочку, почувствовать ее тепло и услышать ее спокойное, глубокое дыхание.

Он успел досчитать до трех.

Включили реле, и заработал электродвигатель, находящийся высоко на колокольне. Поступательное движение по цепочке дошло до мощной балки. Скоро заработали повороты, и над кладбищем Катарина и соседними кварталами раздался звон колоколов. Со скоростью свыше трехсот метров в секунду звук распространился по улице Эстгетагатан на юг и дальше мимо Фабиана, который запирал машину рядом с симпатичным дизайнерским бюро, которое, гордясь своими наградами, повесило их в рамочках на стену.