Слабая женщина, склонная к меланхолии - Ирина Волчок

– Не хочу, – вяло сказала Ася. – Устала. Ничего не хочу.

– А кто ж тебя спрашивает? – привела свой любимый аргумент тетя Фаина. – Иди, не разговаривай.

И Ася послушно пошла за ними в кухню, молча, как и было велено. Потому что разговаривать уже никаких сил не было. Молча посидела за столом, почти не улавливая смысл общей беседы. Кажется, Митька подбивал Гонсалеса на побег, жизнь на нелегальном положении и месть «этим козлам», которые его «закатали ни за чох». Гонсалес серьезно объяснял что-то насчет законности, а главное – ответственности перед родными. Митька солидно соглашался, что родня – это главное, лично он никогда бы не решился подвести тетю Фаину, Асю или мелких… Потом о родне заговорила тетя Фаина. Ася поймала себя на том, что не помнит, что только сейчас ответила на вопрос… Вопрос она тоже не запомнила. И даже не заметила, кто его задал. Она с трудом, кряхтя и охая, с опаской наступая на отсиженную ногу и хватаясь за ноющую поясницу, полезла из-за стола, машинально пробормотала: «Спасибо, все было очень вкусно, всем оставаться на своих местах, больной, соблюдайте режим, спокойной ночи» – и побрела в свою комнату, краем сознания отметив, что тетя Фаина стала рассказывать Гонсалесу, какая Ася у них слабенькая, а Гонсалес почему-то опять смеется. Ну и что тут смешного? У себя дома… то есть в доме тети Фаины она имеет право быть слабой.

В третьем часу ночи коротко пиликнул мобильник. Сообщение. Еще не проснувшись, Ася на автопилоте сначала включила настольную лампу, а потом схватила телефон. Он пиликнул в ее ладони еще раз. Еще одно сообщение. Для двух часов ночи – многовато. Хоть бы уж ничего случилось…

Нет, ничего. Первое – от Алексеева: «Проснулся, попросил пить, есть и телефон. Рядом дежурят свои. Говорил с врачами, они довольны, с утра разрешат посещения». Ася ответила: «Спасибо» – и открыла второе сообщение – от Тугарина. Длинное! И совершенно бестолковое – наверное, наркоз еще действует. Или, может быть, этот двоечник вообще впервые в жизни написал такой большой текст. Тогда еще ничего, для первого опыта вполне простительно… Улыбаясь, она прочла письмо. Поудивлялась грамматическим ошибкам, помечтала о том, как завтра, придя навещать больного Тугарина… то есть этого, как его… ну да, Мерцалова, будет тыкать его носом в эти ошибки и требовать показать аттестат о среднем образовании, решила, что в первом чтении наверняка заметила не все ошибки-и принялась читать сначала: «Асенька, скучаю… ОЧЕНЬ!!!!!!! Хочу есть. Мне ничего не дают, и апельсины, хочу мясо… Ты придешь? Приходи!!! Утром позвоню. И ты придешь… Все кончилось. Все хорошо. Уже не бойся. Тебя охраняют. И больного. Можно сообщить пэру. Ты обо мне думаешь? Скажи, что думаешь. Приходи!!! А то я убегу отсюда и приеду к тебе сам… В одеяле. Отобрали одежду…» И в том же духе – еще в два раза больше. Она уже хотела ответить ему: «Больной, соблюдайте режим. Приду с импортными апельсинами», – но тут телефон в ее руке опять пиликнул. Еще сообщение! Наверное, вспомнил, что хочет еще, кроме мяса и апельсинов.

Но сообщение было от Алексеева. Странно. Или все-таки что-то случилось? Опять экстренного привезли? Нет, вряд ли Алексеев стал бы звать ее, она же после дежурства… Нет, не зовет. Но лучше бы уж и правда на вызов ехать. Там хоть знаешь зачем. А это ей зачем? Зачем – ей? «Из лицевой хирургии сообщили, что больной, поступивший к нам перед стрельбой, пришел в себя. Просит узнать об Анастасии Павловне из офтальмологии». Ася не выдержала и позвонила Алексееву. Все равно он не спит.

– Я тебя разбудил? – виновато спросил Алексеев. – Я подумал: первый раз ответила, так что, может, ничего…

– Ничего, – нетерпеливо перебила его Ася. – Кто там обо мне спрашивал? Почему из лицевой хирургии?

– Ну так его же хирурги к себе забрали, – неторопливо начал Алексеев. – Там по нашей части ничего особенного, только веко немножко… Я же тебе уже говорил. Не помнишь? А лоб весь посечен, прямо живого места нет. Наверное, весь заряд – об лоб… Хотя тоже странно. И ожог, и следы пороха – полная картина выстрела в упор. А дробь совсем неглубоко, прямо под кожей. И немного ее, дроби этой. Может, это просто пыж был? Знаешь такие – патрон просто бумажкой набивают. А дробинки, наверное, случайно в бумажку попали. Вот интересно, зачем охотникам пыжи? Им никакого зверя не убьешь. И не оглушишь даже. Только если в упор, и то вряд ли…

– Алексеев, я тебя ненавижу, – сказала Ася. – Я тебя человеческим голосом спрашиваю: кто он такой, этот охотник. Как его зовут? Почему он спрашивал обо мне?

– Не знаю, почему о тебе, – без признаков обиды ответил Алексеев, все так же медленно и тщательно выговаривая каждое слово. – Зовут его… минуточку, сейчас бумажку найду… Его зовут Борзенков Роман Валентинович. А в то, что ты меня ненавидишь, я не верю. Вечером говорила, что любишь. Хотя в это я тоже не поверил. Но все-таки обрадовался. Такие вещи всегда приятно слышать…- Володь, я тебе потом еще много приятных вещей наговорю. Потом, понял? Сейчас некогда. Спокойной ночи.

Ася отключилась и немножко посидела неподвижно, собираясь с мыслями. Собираться было особо не с чем, не было у нее никаких толковых мыслей, кроме одной: хорошо бы с тетей Фаиной посоветоваться. Но не будить же ее, правда? Да и о чем тут советоваться?… Слишком много совпадений. Таких случайностей не бывает. А если даже и бывают – все равно Тугарин должен все знать. Немедленно. И пусть сам делает, что положено. То есть пусть сам ничего не делает, сам пусть лежит смирно и выздоравливает. Рядом с ним его люди. Пусть скажет им, что надо делать, а сам пусть соблюдает больничный режим… Она устроилась поудобнее, немножко помедлила и принялась писать Тугарину, тщательно обдумывая каждое слово: «Выяснилось, что пациент, доставленный в отделение непосредственно перед покушением на больного, – Борзенков Роман Валентинович, мой бывший муж. Версия: случайное ранение в результате неосторожного обращения с охотничьим ружьем – вызывает сомнения. О характере ранения может очень подробно рассказать доктор Алексеев. Информация к размышлению: у Борзенкова никогда не было охотничьего ружья. Он никогда не был охотником, никогда не стрелял, даже в тире. Вероятно, из-за близорукости, которую скрывает. В настоящий момент он находится в отделении лицевой хирургии. Прооперирован, в сознании, адекватен». Письмо получилось большим, и она отправляла его частями, с неудовольствием замечая, что лепит ошибок не меньше, чем двоечник Тугарин. Ладно, исправлять некогда, будем считать, что это не от безграмотности, а от волнения. Тем более что это чистая правда – она нервничала так, что даже руки стали дрожать. Она уже не помнила, когда последний раз у нее дрожали руки… Нет, помнила – давно, еще до того, как тетя Фаина их вылечила. А потом ее руки не дрожали ни при каких обстоятельствах. Ни от работы, ни от мотоцикла, ни от нервов… У глазного хирурга руки не имеют права дрожать.

Ася посидела, сурово глядя на собственные пальцы, дождалась, когда они перестанут вздрагивать, и дописала то, что собиралась написать с самого начала: «Больной, соблюдайте режим. Приду с импортными апельсинами». Вот так. А то еще догадается, что она тут от страха трясется.

Но Тугарин, похоже, все-таки догадался. Ответил сразу: «Мы в курсе. Все под контролем. Ты умница. Завтра жду. Апельсинов не хочу. СОСКУЧИЛСЯ!!!!! До утра писать не буду. Асенька хорошая. Ничего не бойся. Молчу. Сплю. Вижу сон. Во сне – ты. Спи, смотри сон про меня. Спокойной ночи».