Братья Карамазовы - Федор Достоевский

– Lise, ты с ума сошла. Уйдемте, Алексей Федорович, онаслишком капризна сегодня, я ее раздражать боюсь. О, горе с нервною женщиной,Алексей Федорович! А ведь в самом деле она, может быть, при вас спать захотела.Как это вы так скоро нагнали на нее сон, и как это счастливо!

– Ах, мама, как вы мило стали говорить, целую вас, мамочка,за это.

– И я тебя тоже, Lise. Послушайте, Алексей Федорович, –таинственно и важно быстрым шепотом заговорила госпожа Хохлакова, уходя сАлешей, – я вам ничего не хочу внушать, ни подымать этой завесы, но вы войдитеи сами увидите все, что там происходит, это ужас, это самая фантастическаякомедия: она любит вашего брата Ивана Федоровича и уверяет себя изо всех сил,что любит вашего брата Дмитрия Федоровича. Это ужасно! Я войду вместе с вами и,если не прогонят меня, дождусь конца.

Но в гостиной беседа уже оканчивалась; Катерина Ивановнабыла в большом возбуждении, хотя и имела вид решительный. В минуту, когда вошлиАлеша и госпожа Хохлакова, Иван Федорович вставал, чтоб уходить. Лицо его былонесколько бледно, и Алеша с беспокойством поглядел на него. Дело в том, что тутдля Алеши разрешалось теперь одно из его сомнений, одна беспокойная загадка, снекоторого времени его мучившая. Еще с месяц назад ему уже несколько раз и сразных сторон внушали, что брат Иван любит Катерину Ивановну и, главное,действительно намерен «отбить» ее у Мити. До самого последнего времени этоказалось Алеше чудовищным, хотя и беспокоило его очень. Он любил обоих братьеви страшился между ними такого соперничества. Между тем сам Дмитрий Федоровичвдруг прямо объявил ему вчера, что даже рад соперничеству брата Ивана и что этоему же, Дмитрию, во многом поможет. Чему же поможет? Жениться ему на Грушеньке?Но дело это считал Алеша отчаянным и последним. Кроме всего этого, Алешанесомненно верил до самого вчерашнего вечера, что Катерина Ивановна сама дострасти и упорно любит брата его Дмитрия, – но лишь до вчерашнего вечера верил.Сверх того, ему почему-то все мерещилось, что она не может любить такого, какИван, а любит его брата Дмитрия, и именно таким, каким он есть, несмотря на всючудовищность такой любви. Вчера же в сцене с Грушенькой ему вдруг как быпомерещилось иное. Слово «надрыв», только что произнесенное госпожой Хохлаковой,заставило его почти вздрогнуть, потому что именно в эту ночь, полупроснувшисьна рассвете, он вдруг, вероятно отвечая своему сновидению, произнес: «Надрыв,надрыв!» Снилась же ему всю ночь вчерашняя сцена у Катерины Ивановны. Теперьвдруг прямое и упорное уверение госпожи Хохлаковой, что Катерина Ивановна любитбрата Ивана и только сама, нарочно, из какой-то игры, из «надрыва», обманываетсебя и сама себя мучит напускною любовью своею к Дмитрию из какой-то будто быблагодарности, – поразило Алешу: «Да, может быть, и в самом деле полная правдаименно в этих словах!» Но в таком случае каково же положение брата Ивана? Алешачувствовал каким-то инстинктом, что такому характеру, как Катерина Ивановна,надо было властвовать, а властвовать она могла бы лишь над таким, как Дмитрий,и отнюдь не над таким, как Иван. Ибо Дмитрий только (положим, хоть в долгийсрок) мог бы смириться наконец пред нею, «к своему же счастию» (чего даже желалбы Алеша), но Иван нет, Иван не мог бы пред нею смириться, да и смирение это недало бы ему счастия. Такое уж понятие Алеша почему-то невольно составил себе обИване. И вот все эти колебания и соображения пролетели и мелькнули в его уме втот миг, когда он вступал теперь в гостиную. Промелькнула и еще одна мысль –вдруг и неудержимо: «А что, если она и никого не любит, ни того, ни другого?»Замечу, что Алеша как бы стыдился таких своих мыслей и упрекал себя в них,когда они в последний месяц, случалось, приходили ему. «Ну что я понимаю влюбви и в женщинах и как могу я заключать такие решения», – с упреком себедумал он после каждой подобной своей мысли или догадки. А между тем нельзя былоне думать. Он понимал инстинктом, что теперь, например, в судьбе двух братьевего это соперничество слишком важный вопрос и от которого слишком много зависит.«Один гад съест другую гадину», – произнес вчера брат Иван, говоря враздражении про отца и брата Дмитрия. Стало быть, брат Дмитрий в глазах его гади, может быть, давно уже гад? Не с тех ли пор, как узнал брат Иван КатеринуИвановну? Слова эти, конечно, вырвались у Ивана вчера невольно, но тем важнее,что невольно. Если так, то какой же тут мир? Не новые ли, напротив, поводы кненависти и вражде в их семействе? А главное, кого ему, Алеше, жалеть? И чтокаждому пожелать? Он любит их обоих, но что каждому из них пожелать среди такихстрашных противоречий? В этой путанице можно было совсем потеряться, а сердцеАлеши не могло выносить неизвестности, потому что характер любви его был всегдадеятельный. Любить пассивно он не мог; возлюбив, он тотчас же принимался ипомогать. А для этого надо было поставить цель, надо твердо было знать, чтокаждому из них хорошо и нужно, а утвердившись в верности цели, естественно,каждому из них и помочь. Но вместо твердой цели во всем была лишь неясность ипутаница. «Надрыв» произнесено теперь! Но что он мог понять хотя бы даже в этомнадрыве? Первого даже слова во всей этой путанице он не понимает!

Увидав Алешу, Катерина Ивановна быстро и с радостьюпроговорила Ивану Федоровичу, уже вставшему со своего места, чтоб уходить:

– На минутку! Останьтесь еще на одну минуту. Я хочу услышатьмнение вот этого человека, которому я всем существом своим доверяю. КатеринаОсиповна, не уходите и вы, – прибавила она, обращаясь к госпоже Хохлаковой. Онаусадила Алешу подле себя, а Хохлакова села напротив, рядом с ИваномФедоровичем.

– Здесь все друзья мои, все, кого я имею в мире, милыедрузья мои, – горячо начала она голосом, в котором дрожали искренниестрадальческие слезы, и сердце Алеши опять разом повернулось к ней. – Вы,Алексей Федорович, вы были вчера свидетелем этого… ужаса и видели, какова ябыла. Вы не видали этого, Иван Федорович, он видел. Что он подумал обо мневчера – не знаю, знаю только одно, что, повторись то же самое сегодня, сейчас,и я высказала бы такие же чувства, какие вчера, – такие же чувства, такие жеслова и такие же движения. Вы помните мои движения, Алексей Федорович, вы самиудержали меня в одном из них… (Говоря это, она покраснела, и глаза еезасверкали.) Объявляю вам, Алексей Федорович, что я не могу ни с чемпримириться. Слушайте, Алексей Федорович, я даже не знаю, люблю ли я еготеперь. Он мне стал жалок, это плохое свидетельство любви. Если б я любила его,продолжала любить, то я, может быть, не жалела бы его теперь, а, напротив,ненавидела…

Голос ее задрожал, и слезинки блеснули на ее ресницах. Алешавздрогнул внутри себя: «Эта девушка правдива и искренна, – подумал он, – и… иона более не любит Дмитрия!»

– Это так! Так! – воскликнула было госпожа Хохлакова.

– Подождите, милая Катерина Осиповна, я не сказала главного,не сказала окончательного, что решила в эту ночь. Я чувствую, что, может быть,решение мое ужасно – для меня, но предчувствую, что я уже не переменю его ни зачто, ни за что, во всю жизнь мою, так и будет. Мой милый, мой добрый, мой всегдашнийи великодушный советник и глубокий сердцеведец и единственный друг мой, какогоя только имею в мире, Иван Федорович, одобряет меня во всем и хвалит моерешение… Он его знает.