Сказки Старого Вильнюса III - Макс Фрай

— Конечно, ты знаешь, — мягко сказал Файх. — Испугался, что твоя жизнь внезапно закончится. И начнется какая-то совсем другая, о которой пока даже смутно не догадываешься, понравится она тебе или нет. Но подозреваешь, что назад дороги уже не будет. Правильно, в общем, подозреваешь. Все так. Глупо было бы делать вид, будто до сих пор не понял, чем мы тут занимаемся. Вернее, что тут с нами происходит — не по нашей, по собственной воле. Само.

— Примерно так я сказал бы, если бы умел, — согласился Даниэль. — Именно этого боялся так сильно, что не стал делать задание ни в субботу, ни в воскресенье. Думал: только не сейчас, потом, потом. А сегодня на работе понял, что у меня не осталось времени. Мы же встречаемся в семь! И тогда я пошел обедать — для твоей книги. Обеденный перерыв длится ровно час. Это удобно. Но я не пообедал. Потому что увидел на улице мужчину. Он был довольно старый. Но не очень. Не знаю, как правильно назвать.

— Пожилой, — подсказала Габия.

— Да, спасибо. Пожилой. Он лежал на тротуаре и умирал. Люди шли мимо, думали, просто пьяный. Это понятно, он довольно плохо выглядел. Бедно и… не очень чисто. Я тогда подумал: вот зачем нужно всегда быть хорошо и опрятно одетым. Чтобы незнакомые люди сразу позвали врача, если начнешь умирать на улице. Чтобы не шли мимо. Иногда это довольно важно.

— Иногда это довольно важно, — эхом повторил Файх. — Но ты не прошел мимо? Сразу понял, что происходит?

— Да, я понял. Я видел пьяных и видел, как умирают. Довольно большая разница. У меня отец умер в больнице, я был рядом. А еще раньше умер брат. И не только они. Рядом со мной часто умирали люди. Близкие и просто знакомые. Чаще, чем обычно. Никогда не понимал, почему так. Есть мои ровесники, которые ни разу не были на похоронах. У них еще даже бабушки и дедушки живы, вся семья. А у меня осталась только старшая сестра, она живет с мужем в Америке. Я ее давно не видел. Но это сейчас неважно. То есть важно, но только потому, что там, на улице, я сразу понял, что происходит. И вызвал «скорую». Остался ждать, когда приедет. Сел рядом с человеком, прямо на землю. Не мог оставить его одного. Ему было очень страшно. Я взял его за руку и держал. И страшно больше не было, ни умирающему, ни мне. Было хорошо. Нет, не хорошо. Легко. Правильно. Нормально. Как будто так и надо. Как будто так было всегда, и мы привыкли. Он лежал, я сидел рядом. Мы разговаривали. Рассказывали друг другу разные вещи, как давние друзья. Он рассказал, что научился читать в пять лет, а у отца было много книг про приключения. Читал, думал, что все взрослые так и живут, мечтал стать путешественником, моряком и охотником. Но потом вырос и узнал, что книги — это просто фантазия. Все неправда. Взрослые люди так не живут. Очень обидно! И ему стало все равно, что будет дальше. Все равно, как жить, если как хочешь — невозможно. А я тоже рассказывал про детство. Как ездил с родителями в отпуск на поезде. И думал, что поезд — самое прекрасное место на земле. Такой удивительный дом, где ты сидишь у окна, пьешь чай, а комната в это время движется, едет из одного города в другой. И когда ты спишь, поезд тоже едет. Просыпаешься утром в незнакомом городе, чудеса! Я тогда решил стать проводником, чтобы всегда ездить… Нет, даже не поэтому. А просто чтобы быть там хозяином, а не гостем. Важной частью чуда, без которой оно невозможно. Такая была у меня мечта. Потом приехала «скорая», и врач сказал, что человек, с которым я разговариваю, уже умер. А он улыбался, как будто, наоборот, воскрес. Наверное, рядом со мной легко умирать, вот что я тогда подумал. Сказал врачу номер своего телефона — вдруг кому-то понадобится меня найти, задать вопросы. И вернулся на работу. Час как раз прошел. Это все.

— Спасибо, — сказал Файх. — Ты прекрасно справился. И не только с немецким языком.

— Я понимаю, — кивнул Даниэль. — С немецким языком я как раз плохо справился. Многое не смог рассказать.

— Догадываюсь. Но смысл от этого никуда не делся. Наоборот, стал еще более явным. Захочешь — не отмахнешься.

— Да, не отмахнусь. Но как следует жить человеку, рядом с которым легко умирать? Я не могу пойти работать в больницу, я не врач. И никогда не выучусь на врача. Меня чуть не исключили из школы после урока биологии, на который учитель принес… длинные, тонкие, ползают — это что?

— Змеи?

— Нет-нет. Гораздо меньше.

— Червяки? — подсказал Эрик, страшно довольный, что наконец-то может помочь.

— Да, наверное, червяки. Спасибо. Мы должны были резать их на кусочки. Я отобрал червяков и побежал на улицу выпускать. Потом был скандал. Не люблю, когда убивают просто так. Не для еды и не ради защиты. А в медицинском институте живых лягушек режут, мне друг рассказывал.

— Да не надо тебе ни на кого учиться, — отмахнулся Файх. — Ангел смерти не ограничивает зону своих действий больницами. Бери с него пример. И кусок пирога в придачу. Он того стоит.

— Я очень странно чувствую себя сейчас, — сказал Даниэль, принимая угощение. — С одной стороны, я растерян. Совсем не понимаю, что мне делать и как теперь жить. Или оставить все как есть? А может быть, вообще ничего не случилось? Просто на улице умирал старый человек, а я сидел рядом и фантазировал? И даже его улыбка — это совсем не улыбка, а… Как это по-немецки? Люди дергаются, когда умирают.

— Судорога.

— Да. Может быть, это была просто судорога. Я ни в чем не уверен. И в то же время я чувствую себя человеком, который даже озера большого в жизни не видел, но вдруг оказался на берегу океана. И волна намочила его ботинок. Настоящая океанская волна. И человек вдруг вспоминает, что вырос возле океана, а потом просто об этом забыл. Но теперь все в порядке. Теперь все на местах. Вот так примерно я себя сейчас чувствую. Но это не отменяет ни растерянности, ни сомнений.

— А растерянность и сомнения не отменяют океан, — кивнул Файх. — Это я очень хорошо понимаю.

— В пятницу, — сказал на прощание немец. — Увидимся в пятницу. Больше никаких домашних заданий. Приходите просто выпить и поболтать. В субботу я улетаю. Будем меня провожать.

Ученики растерянно переглянулись. Файх, конечно, с самого начала предупредил, что пробудет в Вильнюсе примерно до конца августа. А суббота — двадцать четвертое, действительно почти конец, все сходится. Но слова — это всего лишь слова. Бледная тень знания. Против твердой уверенности, что Фабиан Файх был в их жизни всегда и, следовательно, будет всегда, просто не может не быть, они бессильны.

— Да, я и сам не понимаю, как проживу без наших встреч, — улыбнулся он. — Сейчас мне кажется, никак не проживу, просто исчезну в тот момент, когда самолет начнет разгон по взлетной полосе. Но это, конечно, неправда. И я не исчезну, и вы не станете обо мне грустить. А если и станете, то не больше, чем об уходящем лете, на смену которому придет прекрасная осень, лучшая осень в нашей с вами жизни, верьте мне.

Почти рассердился на немца. Скорое прощание — не повод так неумело и бессовестно лгать. «Лучшая осень в нашей жизни», ага, знаем, плавали. Ищи дураков.

Развернулся, чтобы уходить, но Файх ухватил его за рукав. Ничего не говорил, просто придерживал, пока не вышли все остальные, а потом потащил за собой обратно на балкон, где осталась сидеть Грета Францевна.