На руинах Империи - Татьяна Николаевна Зубачева

чего ты застрял? – подошёл второй надзиратель.

– Да вот, прислали, – их длинно и смачно обругали. – А куда их заткнуть, спальников поганых! Всюду битком.

– Да уж, точно, – сочувственно засмеялся второй. – Сунешь в детскую, они тебе за ночь всю мелюзгу перепортят, а к краснорожим, так их попортят.

«В детскую, сэр! – беззвучно кричал он – Никого мы не тронем». Он покосился на соседей. Молоденький, лет пятнадцать ему не больше, негр посерел и держался на ногах только страхом перед падением, а другой – старше него – очень тёмный мулат угрюмо смотрел в никуда остановившимися глазами.

– Вот и думай. Этих, – надзиратель ловко одним ударом прошёлся по рёбрам всех троих, заставив их выпрямиться, – этих не попорть и за мелюзгой присмотри. Что мне, всю ночь у камеры стоять?!

– Совсем начальство опупело. Распродаж неделю как нет, месяц как последняя сортировка была, а всё принимают.

Они ещё поругали начальство, и надзиратель вздохнул.

– Только к полам их.

Второй присвистнул.

– Рискуешь!

– Рискую, – согласился надзиратель, – только где без риска, там вычет обеспечен.

– Ну, смотри. Узнают…

– От тебя?

– Обсудим?

– Обсудим, – согласился надзиратель и ударом дубинки завернул их направо. – Вперёд, ну!

Дубинка на каждом шагу тыкала его между лопатками, но он не мог заставить себя идти быстрее. Надзиратель изошёл руганью, пока они добрались до двери в конце правого коридора. Подошёл ещё один надзиратель с автоматом. К лагерникам надзиратели входили только с оружием и вдвоём. Тяжело открылась толстая дверь, автоматчик рявкнул: «Лежать!» Выполнить приказ он не успел, получив такой удар в спину, что влетел в камеру и, врезавшись в заднюю стенку, упал на что-то мягкое и живое, и тут же рядом с ним так же упали двое других спальников. И сзади лязгнула, закрываясь, дверь. Он сразу вскочил на ноги и метнулся к двери. Во всех камерах спальники, если только они не были одни, занимали место у двери, чтобы прикрыть спину. Остальные последовали за ним. Сбившись в углу, они ждали самого страшного. Но лагерников было всего трое. Один на один – уже легче. Хоть от белых отбиваться не положено, но если умеючи… но… но Малец уже сдался, так что если до дела дойдёт, то их двое. Он переглянулся со Старшим и понял – тот думает так же. Но и из лагерников один, седой, лежит у стены и даже не шевелится, а двое других, растирая ушибленные места, смотрят на них, но подходить пока, вроде, не собираются.

– Вот из-за такого дерьма… – сказал один из лагерников.

И он сжался, ожидая начала камерной пытки. Но заговорил второй.

– Рабы?

– Да, сэр, – ответил Старший.

Для раба любой белый – господин. Хоть, говорят, лагерники теряют расу, но если словом умилостивить… Нет, не получилось.

– Спальники, что ли?

– Да, сэр, – голос Старшего упал до шёпота.

Лагерник, назвавший их дерьмом, засмеялся, и Малец беззвучно заплакал от этого смеха.

– Ты смотри, какие удобства! – смеялся клокочущим смехом лагерник. – Даже три сразу. Позабавимся?

– Охота мараться, – брезгливо поморщился другой.

– А для чего ж их к нам сунули?

Страх туманил голову. Он знал, что сделает всё, что ему прикажут эти двое, что он не сможет, не посмеет сопротивляться.

– Ну не для твоего же удовольствия.

– Тогда что ж, – голос лагерника стал угрожающим, – тогда в поношение, значит? Так?!

– Какое тебе поношение после приговора? Оставь их. Сам говоришь: дерьмо. Ну, так не марайся.

– А ты подумал, что с нами в лагере свои же сделают, если кто узнает, что мы со спальниками в одной камере были. Сам захотел такого же?

– Чёрт! – растерялся второй. – Об этом я и не подумал. Тогда у нас что ж, и выхода нет?

– Выходит, нет, – вздохнул смеявшийся и встал. – Попробуем малой кровью, чтоб и волки сыты были…

Он сжался в комок, обхватив голову и стараясь закрыть грудь и живот. Рядом так же свернулся Малец, а Старший вдруг рванулся и встал на колени, закрывая их раскинутыми руками.

– Меня… возьмите меня… они же молодые, не надо их… я джи, я всё умею… вы будете довольны… – и судорожно, путаясь, рвал с себя одежду.

Лагерники, видно, не ждали такого и оторопели. Но тут Седой застонал и повернулся на спину. Лагерники сразу отошли к Седому, и он рискнул чуть отвести руки от глаз. Седой как раз повернул голову к двери, и он увидел его страшное изувеченное лицо в крови и струпьях и неожиданно яркие голубые глаза. Оба лагерника склонились над Седым, стали его укладывать поудобнее, тот, что предлагал не мараться, снял с себя полосатую куртку и, свернув, подложил под голову Седому. Седой хотел что-то сказать, но получался невнятный стон. А он знал, что это только отсрочка, что как только они уложат Седого, пытка ожидания смерти возобновится. И кого молить о спасении? Трясся и что-то шептал Старший, признавшийся в своей работе в Джи-Паласе, вызвавшийся идти первым. Плакал Малец.

– Лежи, лежи, – голоса лагерников полны заботы и участия. – Сейчас, потерпи немного.

Спасение пришло неожиданно. Распахнулась дверь, и в камеру вошёл надзиратель с автоматом и ещё двое с дубинками. Оглядев скорчившиеся тела, поникшего обнаженного раба на коленях и валяющуюся на полу одежду, надзиратели удовлетворенно хмыкнули и дубинками подняли их.

– На выход, живо!

Ни до, ни после он не выполнял приказа с такой быстротой. В коридоре стоял навытяжку приведший их надзиратель и на него орали какие-то чины, полно надзирателей. Тут же он увидел белый халат врача. Жёсткие холодные пальцы быстро ощупали его голову, грудь, живот, оба паха.

– Застегнись, – бросил ему врач и отвернулся. – Кажется, не повредили.

Затем врач так же быстро ощупал Мальца, который уже не скулил, а подвывал, и глухо всхлипывающего Старшего. А беляки орали о своём.

– Их на продажу выставлять, а ты, болван, их к лагерникам сунул!

– Так я же…

– Да ещё к полам!

– Так, сэр, нет места, сэр!

– Тупица, болван! Прикуй их, если в камерах места нет!

Их толкали, куда-то гнали, и пришёл он в себя уже в каком-то закутке, прикованный к стене за стянутые наручниками запястья. Обычное наказание, но оно означало конец мучениям, означало жизнь. Длина цепи позволяла лечь. Рядом так же осторожно, чтобы лишний раз не дёрнуть, укладывались Старший и Малец.

– Спасибо, – камерным шёпотом поблагодарил он Старшего.

Тот только вздохнул в ответ…

…Эркин попробовал лезвие. Вроде, сделано. То ли от воспоминаний, то ли оттого, что солнце уже за крышами, стало холодно. Он убрал топор и точило, закрыл сарай и медленно пошёл к дому.

Тогда он и понял,