Счастливчики - Хулио Кортасар

— Orders are orders[63], — пожал плечами Рауль. — Наш друг Орф — славный парень, но дружба кончается там, где начинаются двери. Так, Орф?

— Вы все свое гнете, — жалобным тоном проговорил Орф. — Нельзя туда. Лучше вам все-таки…

Он затянулся с видом знатока.

— Очень хороший табачок, сеньор. Вы этот табак покупаете в Аргентине?

— Этот табак я покупаю в Буэнос-Айресе, — сказал Рауль. — На углу Флориды и Лавалье. Стоит он — вырви глаз, но я считаю, что дым должен быть приятен носу Зевса. Что вы нам посоветуете, Орф?

— Ничего, — сказал Орф и нахмурился.

— Ради нашей дружбы, — сказал Рауль. — Имейте в виду, мы намереваемся частенько сюда наведываться, и к вам, и к вашему коллеге с синей змеей.

— Точно, Боб… И чего вы с ним не столкуетесь? Я-то рад, что приходите, — добавил он огорченно. — Мне-то что, но если вдруг что случится…

— Ничего не случится, Орф, в этом вся беда. Мы будем сюда ходить и ходить, а вы — сидеть у двери на своем трехногом табурете. Но хотя бы покурим, и вы расскажете нам про Летучего Голландца.

Раздосадованный неудачей Лопес без охоты слушал разговор. Еще раз глянул на карты, осмотрел портативный граммофон (с пластинкой Айвора Новельо) и перевел взгляд на Рауля, который, похоже, забавлялся и не подавал признаков нетерпения. Потом заставил себя снова сесть на край стола; может, еще представится случай по-хорошему подобраться к двери. Орф, казалось, не прочь был поболтать, хотя и оставался настороже.

— Вы — пассажиры и не понимаете, — сказал Орф. — Мне-то что, я бы вам все показал… Но мы с Бобом и так здорово подставились. Из-за Боба может так получиться, что…

— Может? — сказал Рауль, побуждая его продолжать. «Какой-то кошмар, — подумал Лопес. — Ни одной фразы не заканчивает, говорит какими-то лоскутьями».

— Вы-то взрослые и должны приглядеть за ним, потому что…

— За кем?

— За мальцом, — сказал Орф. — Который с вами приходил.

Рауль перестал постукивать по краю табурета.

— Не понял, — сказал он. — А что с ним?

Орф снова скроил унылую мину и поглядел на дверь в глубине, словно боялся, что его подслушивают.

— Вообще-то ничего, — сказал он. — Просто говорю, чтоб вы ему сказали… Никому вам нельзя сюда ходить, — закончил он почти разозлившись. — А сейчас мне надо идти спать, уже поздно.

— Почему все-таки нельзя войти в эту дверь? — спросил Лопес. — Она что — ведет на корму?

— Нет, она… Корма — дальше. А там — каюта. Туда нельзя.

— Пошли, — сказал Рауль, пряча трубку. — Хватит с меня на сегодня. Всего хорошего, Орф, до скорого свидания.

— Лучше бы вам сюда не ходить, — сказал Орф. — Мне-то что, да вот…

В коридоре Лопес вслух удивился — что могли означать эти несвязные фразы. Рауль, который шел сзади, насвистывая, фыркнул.

— Я кое-что начинаю понимать, — сказал он. — Например, где он напился. Мне уже тогда показалось странным, что бармен дал ему столько спиртного; я подумал, что его укачало и он опьянел от одной рюмки, но теперь уверен, что он выпил больше. Да и табаком от него разило… Он курил табак липидов, чтоб им было пусто.

— Парнишка, видно, захотел сделать то же самое, что мы, — сказал Лопес огорченно. — В конечном счете все мы, пытаясь разгадать эту загадку, хотим отличиться.

— Да, но он рискует больше.

— Вы думаете? Пожалуй, рискует, но не слишком.

Рауль промолчал. Уже поднявшись по трапу, Лопес обратил внимание на его лицо.

— Ответьте мне: почему мы не поступим так, как единственно следует поступить с этими типами?

— Да? — рассеянно отозвался Рауль.

— Накостылять им как следует. Только что мы вполне могли добраться до двери.

— Возможно, однако сомневаюсь в действенности этого метода, во всяком случае, при существующем положении дел. Орф, похоже, славный парень, и не представляю, как я его прижимаю к полу, пока вы открываете дверь. В общем-то у нас нет никаких оснований действовать таким образом.

— Да, в том-то и беда. До свидания, че.

— До свидания, — сказал Рауль так, словно обращался не к нему. Лопес посмотрел, как он вошел в каюту, и пошел назад, до конца перехода. Остановился, оглядел стальные рычаги и шестеренки, думая о том, что Рауль, должно быть, в это время рассказывает Пауле об их неудавшемся походе. Он ясно представил насмешливое лицо Паулы. «Ах, и Лопес был с тобой, как же иначе…» И какое-нибудь язвительное замечание, что-нибудь насчет всеобщей глупости. А перед глазами стояло лицо Рауля, какое оно было, когда они поднялись по трапу, испуганное лицо, озабоченное, но к корме и к липидам это не имело отношения. «По правде сказать, я бы ничуть не удивился, — подумал он. — А значит…» Но иллюзий все равно не стоило строить, даже если то, о чем он начинал подозревать, совпадало с тем, что сказала Паула. «Хотел бы я ей верить», — подумал он и вдруг почувствовал себя ужасно счастливым, счастливым и полным желания и надежд идиотом. «Был дураком и дураком помру», — подумал он, оценивающе разглядывая себя в зеркало.

Паула не стала их высмеивать; удобно устроившись в постели, она читала роман Массимо Бонтемпелли и, увидев Рауля, обрадовалась, так что он, налив себе в стакан виски, присел на край ее кровати и сказал, что от морского ветра кожа у нее уже заметно побронзовела.

— Еще три дня — и стану как скандинавская богиня, — сказала Паула. — Как хорошо, что ты пришел, мне необходимо поговорить с тобой о литературе. На этом пароходе я еще ни разу не говорила с тобой о литературе, а это — не жизнь.

— Ну давай, — сдался Рауль, немного рассеянно. — Новые теории?

— Нет, новые тревоги. Со мною происходит какая-то чертовщина, Рауль: чем лучше книга, которую я читаю, тем она мне противнее. Я хочу сказать, что ее превосходительство утонченная литература стала мне противна или что вообще литература стала мне противна.

— Это легко поправимо — брось читать.

— Нет. Потому что иногда вдруг попадаются книги, которые нельзя назвать большой литературой, а мне они не претят. И я начинаю подозревать почему: потому что автор отказался от изысков, от формальной красивости, не впадая при этом в журналистику или сухое монографическое изложение. Это трудно объяснить, я и сама не очень понимаю. Я думаю, надо искать какой-то новый стиль, который, если хочешь, можно по-прежнему называть литературой, хотя вернее было бы название поменять. Но этот новый стиль будет результативен лишь при условии нового видения жизни. И если вдруг такое удастся, какими глупыми нам покажутся романы, которыми сегодня мы восхищаемся, сколько в них непотребного трюкачества, сколько главок и подглавок со всевозможными тщательно просчитанными вступлениями и отступлениями…