Верхом на ракете. Возмутительные истории астронавта шаттла - Майк Маллейн

С базы Маунтин-Хоум меня командировали в Сайгон, в Республику Вьетнам. Мне предстояло летать в составе 16-й эскадрильи тактической разведки с авиабазы Тан Сон Нхут[109]. Донна и дети должны были ждать моего возвращения в доме на авиабазе Кёртланд в Альбукерке. Во время рождественского отпуска перед отбытием во Вьетнам мы впервые столкнулись с реалиями войны. Джеки Гринхалг, рыдая, позвонила нам и сказала, что ее муж, летчик, мой близкий друг с базы Маунтин-Хоум, был сбит и погиб во время полета на RF-4C всего через несколько недель после прибытия. Эта ужасная новость висела над нами, когда Донна везла меня в аэропорт. Мы остановились выпить кофе с пончиками, и она заплакала, не обращая внимания на мальчишку-официанта, который уставился на нее. Прощание было особенно болезненным, так как радио в служебном помещении напевало «Я улетаю на реактивной машине»[110]. Однако не было ни ультиматумов, ни угроз, ни просьб оставить ВВС после возвращения из командировки. Донна отдавала себя без остатка ради меня и моей карьеры, куда бы она ни забросила нас.

Я вернулся из Вьетнама в ноябре 1969 года и получил перевод на авиабазу Королевских ВВС Элконбери в Англии. Там я тоже летал в экипаже RF-4C, но теперь в составе сил НАТО, противостоящих Советскому Союзу. Я упорно продолжал писать в штаб ВВС рапорты о направлении на пилотскую подготовку, но их по-прежнему не удовлетворяли. Проблемой были не только мои глаза – теперь я стал слишком старым! «Оставьте это, лейтенант Маллейн. Обучение исключено. Забудьте о пилотировании» – таков был откровенный ответ кадровика. За исключением небольшой группы гражданских ученых, набранных для программы «Аполлон», все остальные астронавты NASA были пилотами. Они ни разу не выбрали человека с заднего кресла реактивного самолета. В 26 лет моя мечта о космическом полете закончилась. Когда я сказал Донне, что мне отказали окончательно, это не поколебало ее веры: «Все сложится к лучшему».

Четыре года в Англии были для нас и счастливыми, и горькими. Раз в несколько месяцев случались авиационные происшествия, и некоторые из них со смертельным исходом. Мы присутствовали на заупокойной службе по Джиму Хамфри и Тому Карру, погибшим в катастрофе после взлета. Другой экипаж пропал без вести в ночном полете над морем. Один пилот погиб оттого, что его «Фантом» загорелся.

Но была и радость от путешествий по Европе во время отпусков. Мы оставляли детей на няню, брали напрокат с двумя другими парами яхту и две недели ходили по Эгейскому морю. Мы потягивали вино, наблюдая, как закатное солнце пронзает руины античных колоннад, и плавали в воде столь же прозрачной, как космос. Становясь на якорь в уединенных бухтах, под покровом ночи столь темной, что мы не видели друг друга, даже целуясь, мы с Донной столь же часто предавались любви, как и молитве. Мы ходили по улицам Рима, Эдинбурга и Флоренции. Мы играли в снежки в австрийских Альпах и посещали театральные спектакли в Лондоне. В путешествии на побережье Испании Донна забеременела нашим третьим ребенком, дочерью Лаурой. В этой же поездке я вызвался взять плащ и сразиться с быком в тонну весом – это предлагалось организованным туристам. В обоих случаях свою роль сыграл алкоголь.

Служба в Европе впервые надолго дала нам с Донной стабильность, что позволило действительно узнать друг друга. Редко столь разные люди, как мы, вступают в брак. Донна была леди. Всегда учтивая, рассудительная, мягкая. Я же, наоборот, бывал груб, как каторжник. Опыт Вест-Пойнта с его исключительно мужским обществом, ВВС и Вьетнам сделали меня человеком, не способным произнести предложение без матерных слов. Я вел себя шумно, часто бывал несносным и никогда не задумывался об уместности своих шуток. Отмечая шестую годовщину нашей свадьбы в эскадрилье, я преподнес Донне картину в подарочной упаковке. Она не сомневалась в содержании подарка. Вот уже год она намекала мне, что очень хочет иметь свой портрет в свадебном платье, написанный маслом. Не желая ее разочаровать, я нашел в Англии художника, дал ему свадебную фотографию и попросил запечатлеть ее. Но, кроме того, я заказал ему акварель, дав поляроидный снимок Донны топлесс в нашей спальне. Именно эту работу я преподнес ей сначала на празднике. Она вскрыла упаковку затаив дыхание, рассчитывая увидеть себя в свадебном великолепии. А когда сняла последний лист и увидела два соска, уставленные прямо ей в лицо, то чуть не упала в обморок. Она прижала картину к себе, а озадаченные зрители спрашивали: «Что там Майк тебе подарил?»

Очень по-разному мы понимали юмор и приличия. Но это мелочи. В более важных вопросах нас тоже разделяли световые годы. Донна уважала правила, избегала риска, не была гибкой и легко поддавалась стрессу. Когда я отрывал этикетку от нового матраса, она была уверена, что сейчас же в дверь станет ломиться спецназ. Пропущенный съезд с шоссе мог буквально парализовать ее. Каждый раз, когда стрелка уровня топлива опускалась ниже половины шкалы, она нервничала, как боевой летчик, дожидающийся дозаправки над океаном. Она страдала обсессивно-компульсивным синдромом до такой степени, что даже я не мог сравняться с ней. В общем, ее индивидуальные особенности совсем не подходили женщине, связавшей свою жизнь с кочевой и полной опасности жизнью в военной авиации. Поцелуй перед моим уходом на службу был для нее мукой, особенно после той аварии, которая забрала нашего соседа, но я никогда не слышал ни одной жалобы. Моя карьера стала ее карьерой.

В 1974 году нас перевели на авиабазу Райт-Паттерсон в штате Огайо, и я поступил в Технологический институт ВВС США, чтобы получить магистерскую степень по авиационной технике. Едва мы успели распаковать вещи, как снова пришлось переезжать, на этот раз на авиабазу Эдвардс в Калифорнии, где я поступил в Школу летных инженеров-испытателей. В обоих местах Донне приходилось быть матерью-одиночкой, так как учеба поглотила меня полностью.

В 1976 году, когда моя служба на базе Эдвардс близилась к концу, NASA объявило, что начинает принимать заявления в первую группу астронавтов для полетов на шаттлах. Впервые в истории агентства предлагалась должность специалиста полета, для которой не нужны «крылья» пилота. Это была потрясающая новость: я подходил и мог подать заявление, чтобы стать астронавтом. Кроме того, что я проходил по формальным критериям, полученный летный опыт, магистерская степень и диплом выпускника Школы инженеров-испытателей делали меня сильным кандидатом. Когда я примчался домой и рассказал Донне эту новость, она улыбнулась и сказала: «Я же тебе говорила. Все к лучшему. Господь знает, что делает». После этого она удалилась в свое святилище и зажгла очередную лампаду в знак благодарения.

Какой частью моего послужного списка я обязан Донне? Всем, от начала до конца. Каждый шаг в моей карьере позволял мне принять вызов следующего шага. Если бы я споткнулся на любом этапе, все пошло бы не так и мое заявление о зачислении в астронавты попало бы в стопку «хорошая попытка». Но я нигде не споткнулся. Донна дала мне одну вещь, в которой я нуждался более всего, – возможность сосредоточиться на главном. Я был менее одаренным в сравнении со многими моими командирами в ВВС и почти всеми членами группы TFNG. Я не мог преуспеть за счет врожденных умственных способностей. Среди претендентов на должность специалиста полета я был кем-то вроде Форреста Гампа. Чтобы пройти все узкие места штурманской подготовки, боевых вылетов, высшей школы, наконец, подготовки в качестве летного инженера-испытателя, мне требовалось упорство жука-навозника. Именно Донна дала мне свободу в достижении цели, возможность отдаваться делу без остатка, не отказываясь от дополнительных полетов и других поручений по эскадрилье, засиживаться допоздна в лабораториях Института ВВС. У меня была защита от главных отвлекающих факторов семейной жизни с детьми.