Бес искусства. Невероятная история одного арт-проекта - Андрей Степанов

– Ну что ж, ребятки, сегодня я имел случай убедиться, что вступительные испытания проходят весьма успешно. Талантами наш край всегда был богат, а вы научились бережно и умело их раскапывать. Однако хотелось бы узнать поподробнее о структуре будущего учебного заведения. Что открываем-то? Какие планируете факультеты, курсы, программы, направления? Поделитесь! Глядишь, и помогу чем-нибудь.

– О факультетах говорить пока рано, – сдержанно ответил ректор. – В этом году набираем всего три группы. Теоретики, они же арт-менеджеры, класс протестного стрит-арта и класс акционизма. Стрит-арт будет вести вот Егор Святославич, акционизм любезно согласилась взять на себя Маланья Николаевна.

Азефушка расплылся в добрейшей улыбке, а Малаша метнула в ревизора острый, как скальпель, взгляд. Губернатор кивнул.

– А теоретиков я сам поведу, – продолжал Николай Шуддходанович. – С помощью иностранных специалистов. Мы еще гостевые мастер-классы планируем. Ждем мировых знаменитостей. Борис Прайс скоро приезжает. Ведем переговоры с самим Шебуршиным.

– И учебный план уже имеется, – добавил проректор Бесполо. – Только он пока не утвержден…

Ректор вдруг рыкнул и, не оборачиваясь к своему заместителю, вдарил кулаком по столу так, что подпрыгнули бутылки.

– Не утвержден и не будет! – объявил он.

– Почему?

– Потому. У тебя план состоит из одних «не».

– Разумеется, – пожал плечами проректор. – Он же концептуальный.

– Ага! И все концепции – нули!

– Не нули, а пустоты. А ты чего хотел?

– А того! Дела!..

– А ну-ка покажите мне этот план, – прервал их ревизор.

– Да вон он висит в рамочке, – подсказал, ткнув пальцем в стену, Азефушка. – Это ведь произведение искусства, скажи, Вадик? Вот его на стенку и повесили.

Детка крутанул вертящееся кресло и прочитал первый пункт преамбулы:

«Правило 1. В Школе не должно пахнуть масляной и иной краской. Запрещается подносить лакокрасочные материалы ближе чем на 50 метров к месту проведения занятий».

– Понятно, – кивнул Андрей Борисович.

– А вот мне непонятно! – обиженно объявил Азефушка. – Непонятно! Как мне быть со стрит-артом? Опять жертвуем здравым смыслом в пользу пустоты. Ну скажи ты мне, Вадик, ради Создателя: у кого в груди потеплеет от концептов твоих окаянных? Кто это выдумал и кому оно надо?

– Мировой тренд такой, – ответил проректор. – Про болонизацию учебного процесса слыхал? Вот это-то и есть главный пустотный концепт.

Азефушка нахмурился:

– Болонками будем лаять, что ли? Я не буду.

– Будешь, Егор, будешь, – отвечал Бесполо. – Вся Европа лает, и ты будешь.

– Европа мне не указ, там одни питекантропы. Болонками лаять… Малашка, ты чего молчишь?

– Да пофиг мне и на вас, и на ваших болонок. Одно жевалово, – лениво отозвалась Малаша. – Уйду я от вас, достали. А вы хоть перекусайте друг друга. А ну, фас!

– Ах ты крыса!

– А ну сожми жвалы!

Ректор наклонился вперед и грозно, низко зарычал на них.

Неизвестно, чем кончился бы конфликт, но в этот момент дверь вдруг распахнулась, и в кабинет, словно ураган, ворвался невесть откуда взявшийся Кондрат Синькин.

– Андрей Борисович! – крикнул он с порога.

Детка привстал: вот уже полгода арт-директор называл его только Андрюшей.

– Андрей Борисович! Свершилось! Ты думаешь, зачем я в Москву каждую неделю мотался? Нашел выход! Нашел! Все узнал! Дай обниму!

С этими словами он не просто обнял губернатора, но оторвал его от земли и немного покружил в воздухе.

Потом вытащил из кармана шубы лист бумаги и поднял его, как факел свободы.

– Вот точный отчет. Из башни инсайд, от первого зама. Строго конфиденциально. Внимайте! «Вечером 26 июля, в 18 часов 43 минуты, Верховный, поглядев на прыщ, вскочивший у меня на верхней губе, вдруг спросил с задумчивой интонацией: – С бородавкой на марганце как поживает? Говорят, у него там какое-то искусство? – И не успел я подтвердить, что да, искусство, а именно – современное, как Верховный прервал меня словами: – А прыщи надо зеленкой мазать. – После чего беседа перешла на обсуждение дефицита государственного бюджета». Да понимаешь ли ты, Андрюша, что это значит? Понимаешь ли ты, дорогой мой человек? Дай еще обниму!

Барахтаясь в медвежьих объятиях арт-директора, губернатор не сразу сумел осознать весь масштаб обрушившегося на него счастья. Но вскоре понимание пришло. Андрей Борисыч вытер слезы и всем сердцем, всей печенью, всеми поджилками ощутил, что ради этих двух вопросов Верховного стоило не только отдать Синькину океанариум и четверть краевого бюджета, но и снять последнюю рубаху.

Радость была всеобщей за одним исключением: Малаша явно не разделяла восторга коллег и глядела на них с откровенным презрением. В разгар ликования она вдруг встала и, не сказав ни единого слова, вышла из комнаты. Впрочем, в тот момент ее ухода никто не заметил.

Когда отзвучали крики «ура!» и было разлито шампанское, Кондрат произнес тост.

– Территория искусства, – сказал он, обращаясь к губернатору, – она, Андрюша, вроде тюрьмы. Попасть просто, а выйти – поди попробуй. Теперь же ты окончательно на эту территорию попал и останешься на ней надолго, если не навсегда. Теперь большой брат будет круглосуточно ждать от тебя художественных инноваций. И никуда ты не денешься от искусства, то есть от нас. Так выпьем за осуществление нашей общей мечты, к которой мы сделали сегодня столь важный шаг!

После этих слов убеждение Андрея Борисовича Детки в правильности выбранного пути стало незыблемым.

Первые впечатления были такие: черный квадрат на темном фоне закрытых глаз, шум в ушах и противная сухость во рту. И страх, почти ужас: кажется – вот сейчас провалишься в это пятно и окажешься в темной части ада, на пути к Джудекке.

– Пить, – попросил Беда.

Точнее сказать, не попросил, а беззвучно пошамкал губами. Однако, как ни странно, это подействовало. Язык тут же смочила какая-то жидкость, но только не вода, а что-то очень знакомое, теплое, с медовым привкусом.

«Галин отвар, – понял Мухин. – Жив я, что ли?»

Медленно и осторожно больной приоткрыл глаза. Он лежал в кровати Силыча, заботливо укутанный одеялом, а со стены на него взирал он сам – Боря Мухин, – но только молодой, розовый и сияющий.

«Портрет из душевой», – сообразил Беда и повторил, уже отчетливо:

– Пить!..

Ко рту осторожно приблизилась ложка. Мухин проглотил живительную влагу и, скосив глаза, разглядел улыбающуюся Галю. За ней маячило озабоченное лицо ее верного супруга.