Пасынок судьбы - Владислав Русанов

— То-то же… Тебе спасибо, рыцарь Годимир.

— За что? — опешил молодой человек.

— Как — за что? Было скучно, теперь нет. Еще не весело, но уже не скучно. А сколько ненависти вы отдали… — Она аж причмокнула от удовольствия. — Вкусно… А этот еще и испугался, — он показала пальцем на безумно вращающего глазами Горюна. — Теперь я сыта. Надолго. Спасибо, рыцарь Годимир.

— Ну, тогда — не за что… — Словинец пожал плечами.

— Есть за что. Прощай!

Навья одним прыжком взлетела на крышу конюшни, и Годимир мог бы поклясться, что видел второй прыжок, совершенно немыслимый — на гребень стены.

Откуда-то накатила брезгливость. К мертвому бельмастому, чьего имени он так и не узнал. К трясущемуся от ужаса Горюну. К скорчившемуся Авдею. Рыцарь с трудом сдержал рвоту. Перешагнул через тело бельмастого и пошел прочь.

Замок продолжал кипеть неразберихой. Крышу конюшни потушили и теперь возвращали коней. С пожаром внутри башни, похоже, обстояло хуже. Ведра как передавали по цепочке, так и продолжали передавать.

Увидев деловито распоряжающегося стражниками пана Тишило, Годимир поспешил к нему. Полещук вскинул бровь, увидев его измаранную в навозе одежду, но не сказал ни слова. Наверное, решил, что словинец спасал коней. Разубеждать его Годимир не стал, а сразу принял живейшее участие в передаче воды, дав пинка под зад опрокинувшему ведро оруженосцу — при этом он очень надеялся, что оруженосец этот из свиты королевича Иржи. Пан Конская Голова одобрительно кивнул, и дальше они уж не расставались до рассвета.

Слова падали, будто камни на головы осаждающих крепость супостатов. Или как искренние слезы в свежевырытую могилу…

В главной зале, за виселицеобразным столом собрались все гости короля Доброжира. Мрачные, невыспавшиеся, в прожженной кое-где одежде, с красным от дыма глазами.

Пан Божидар сидел, выпрямив спину, но почему-то втянув голову в плечи, и оттого напоминал Годимиру филина-переростка — если бы такие водились на самом деле, немало странствующих рыцарей почло бы за честь сразиться с опасным хищником.

Король Желеслав, напротив, сгорбился, опираясь подбородком в сложенные вместе кулаки, а локтями — в столешницу. Заострившийся нос, сальные черные волосы. Ворон, да и только. Еще бы! В одну ночь растерять добрую треть дружины, находясь в гостях, в чужом королевстве. Бельмастого нашли утром там, где Годимир и видел его в последний раз — у ковочного станка. Следы укуса на шее вызвали немало пересудов. Вспомнили и разговоры о вомпере, гуляющие по округе, и сказки о черном одноглазом коте с клыками-иглами… Предположение о причастности к убийству летающей гадюки с сапфиром в голове отмели, как малоправдоподобное и не имеющее ничего общего с суровой действительностью. Авдей с перевязанной головой гордо молчал или возмущался вместе со всеми распоясавшейся нечистью. Имя рыцаря с гербом Косой Крест из его уст не прозвучало ни разу. Или совестился растрезвонить, или что-то замыслил. И о судьбе Горюна он никому не поведал, но Годимир почему-то не сомневался, что душевное потрясение дружинника не даст ему больше исправно исполнять воинский долг по отношению к своему государю. И придется теперь крепышу до конца дней своих сидеть на завалинке, пускать слюни из уголка рта и крутить дули воробьям, как говорили в Грозовском королевстве об умалишенных.

Что ж… Птичьи сравнения, так птичьи.

Пан Тишило выглядел, как это не унизительно для могучего полещука, раздувшимся кочетом. Такой выходит во двор курятника, распушив хвост и сдвинув гребень на бровь, как новомодную шляпу-беретку, весьма распространенную среди мещан орденских земель, и гордо поглядывает по сторонам в поисках соперника. Такой соперник у пана Конской Головы как раз имелся — пан Стойгнев герба Ланцюг, гордым профилем вызывающий образ белого кречета.

Прочие паны напоминали птичек помельче.

Королевич Иржи — выпятившего грудь снегиря, пан Криштоф, длинношеий и голенастый, — черного аиста, молоденький пан Лукаш — взъерошенного воробья, а король Доброжир — мокрого голубя.

Нельзя не признать, ошмянскому королю приходилось тяжелее других. Но он нашел в себе силы появиться во главе стола и даже обратиться с речью к рыцарству.

Годимир уже знал, что ночной пожар возник из ничего. Ну, не было никаких причин! Не оставили свечу или лучину около занавеси, не выскакивали угольки из камина, не бросал никто факел… Да и какой факел в покоях королевны? Откуда? Ведь горели именно покои Аделии, дочери Доброжира. Горели сильно. Пламя пожрало почти все убранство — и кровать под балдахином, и резной столик, и сундук с нарядами, и шкуры на полу. Все превратилось в черную вонючую грязь. Уж заливали, заливали челядинцы огонь, а все равно, пока все не выгорело, пожар не унялся. Странно, подозрительно и наводит на мысли о недозволенном чародействе…

Огромное количество перетасканных наверх ведер не позволило огню распространиться на прочие комнаты, хотя, протекая по лестнице, вода изрядно подпортила покои самого Доброжира. А провонялся уж весь замок, без исключения. Даже в своей комнате, прибежав дабы проверить — не случилось ли чего с цистрой Олешека, — Годимир не сумел вынюхать прежний аромат копченостей. Скорее всего, жилье ошмянского короля еще долго нужно будет проветривать, чтобы избавиться от зловония. И запах какой-то неестественный, непривычный… Торф не такой дым дает, и дрова тоже.

А самое главное событие, о котором объявил его величество Доброжир, — оно перебивало по значительности и пожар, и испорченное добро, и отвратительный смрад — это пропажа королевны.

Аделия исчезла. Пропала, растворилась, улетела по воздуху.

Сгореть она не могла. Хоть какие-то косточки остались бы. Или пуговицы с пряжками от платья.

Убежать тоже. Стражники на воротах клялись и божились, что ее высочество мимо них проскочить никак не могла. Правда, строгая нянька, приставленная к Аделии после того, как ее мать двенадцать лет назад померла от скоротечной горячки, эту ночь промаялась животом и в чулане, где ей положено было спать, находилась лишь изредка. Но всем доказывала, что прозевать королевну не могла.

А еще нянька Михалина всех поразила тем, что, с криками метаясь по комнате Аделии, рвала волосы на голове, разодрала кирейку[43]на груди… А кричала-то… Просто язык не поворачивается повторить. В общем… Как бы сказать помягче…

По словам Михалины выходило, что королевну Аделию украл дракон.

Вот так. Не больше и не меньше.

Мол, уже давно кровиночке, куколке медовой, снились ужасные сны с гадом чешуйчатым. Смущал рассказами прельстительными, волшбой дивной и прочими непристойностями (Годимир тут же вспомнил беседу со лже-Пархимом о инкубах и суккубах). Нянька божилась, что крылатый охальник прилетал к Аделии уж никак не меньше месяца, с конца кветня. Часто просыпалась королевна среди ночи, бежала жаловаться старой Михалине.