Пасынок судьбы - Владислав Русанов

— Да кто ж его знает? Если испугался, то не меня. Я так думаю.

— Почему?

— А откуда ему знать, что я его ищу? Нет, неправильно я сказал… То, что я его искать буду, он наверняка знает. С тех пор, как ты, пан рыцарь, ему рассказал, что мою цепь перерубил. Он не знает, что я знаю, что он в Ошмянах… Тьфу ты! Во закрутил! — Ярош покачал головой.

— Ну, я-то понял. — Годимир усмехнулся, расправил перекрутившийся повод. — А как Сыдор сумел догадаться и удрать из Ошмян?

— Да я и не думаю, что он о чем-то догадался. Просто уладил те дела, ради которых заявился… Ты не слышал часом, пан рыцарь, никому горло не перерезали дня три назад?

— Перерезать не перерезали, вот кости чуть не переломали! — Помимо воли рыцарь коснулся правого бока. Ребра после удара Горюна еще болели. Не так сильно, чтобы заподозрить перелом, но все же чувствительно. Удовольствия мало. В особенности, когда трясет на рыси.

— Тебе, что ли? — догадался разбойник.

— Ну да! — Годимир вкратце пересказал свои приключения после ухода Яроша. Само собой, ни слова он не сказал заречанину о появлении навьи и ее участии в схватке. Не нужно ему знать, как странствующему рыцарю нежить помогает с врагами расправиться. Хотя, с другой стороны, теперь события выглядели так, словно рыцарь в одиночку и без оружия одолел троих прожженных бойцов. Очень уж на неприкрытое хвастовство смахивает.

Скорее всего, именно об этом и подумал Бирюк. Дураком-то он не был. Но если и заподозрил спутника во лжи, виду не подал. Оглядел рыцаря прищурившись. Присвистнул так, что саврасый запрядал ушами.

— Говоришь, промеж ног Авдею приложил?

— Ну…

— Это радует. Если с душой врезать, еще дня три в седло не сядет. Успеешь подальше отъехать.

— Ты думаешь, что…

— Да чего там думать! Я Авдея знаю, как облупленного. Теперь он не успокоится, пока твою голову не увидит насаженной на копье или своими руками горло не перережет.

— Радуешь ты меня, — подергал себя за ус Годимир.

— А ты, пан рыцарь, я гляжу, не сильно пугаешься.

— Так испугом не спасешься. Чему быть, того не миновать. Пускай найдет меня, а там поглядим, кто кого.

— Зря ты так, пан рыцарь. Желеслав абы кого мечником не поставит.

— И что с того? — Словинец начал злиться. Бессмысленный разговор. Хотя, если подумать, в дороге лучше такой, чем никакого. Все ж веселее.

— Да ничего! — Бирюк захохотал, запрокидывая голову. Даже кони шарахнулись. — Не балуй! — Разбойник передернул повод саврасого. — Ты мне нравишься, пан рыцарь. Если что, будем вдвоем отбиваться.

— Да?

— А то? Ты один. И я один. Надо нам друг дружку держаться.

— Ты что-то путаешь, — постарался как можно высокомернее сказать Годимир. — Рыцарю с разбойником по пути не бывает.

— Так какой же я разбойник? — неожиданно грустно проговорил Ярош. — Теперь. Вместо того, чтобы грабить, я тебе помогаю грабителей от конюшни отгонять. Да и сейчас не о том, как бы разжиться чужим добром на дармовщинку, думаю, а Сыдора ищу.

— Вот и ищи его! Что ко мне привязался? — По правде, Годимиру хотелось сказать другое. Ярош ему нравился. Такие люди честны и в дружбе, и во вражде. С ними легко. Но не может же рыцарь и в самом деле привечать лесных молодцев. Одно дело, порисоваться перед случайным спутником и выпустить разбойника из колодок, а другое дело — с отпущенным душегубом дружбу водить.

— А я не к тебе привязался! — Бирюка было не смутить. — Я к Запретным горам еду. Говорят, Сыдора там часто встречают. У нас, на северных отрогах, пещер много. Вот я и думаю — у него там лежбище. Это тебе не Ошмяны!

— Вот оно что! — протянул словинец.

— Ясное дело! А поскольку ты, пан рыцарь, как я уже понял, несчастья просто притягиваешь, встречи с хэврой Сыдора ты не минуешь.

У Годимира от услышанного челюсть отвисла. Вот те раз! Один недорыцарем кличет, другой песни про рыцаря-несчастье поет — издевается, третий и вовсе как приманку для беды использовать хочет. Хотел выругаться и прогнать Бирюка, но подумал… и махнул рукой.

Леший с ним. Как говорила одна панна в Стрешине, наперстница пани Марлены, хоть горшком назови, только в печь не ставь. Пускай едет. Во всяком случае, пригодится, если и в самом деле с Авдеем и его дружиной столкнемся.

Вот и поехали они вместе.

А в Яцев день, как говорится, после дождичка, саврасый и серый кони выехали на широкую вырубку посреди леса. Десятка три приземистых домов стояли, собравшись в кружок, отгораживаясь по околице крепкими тынами.

— Гнилушки! — торжественно провозгласил Ярош и засвистел веселую плясовую.

* * *

Въезжающих с севера в деревню конников гнилушчане, конечно же, сразу заметили. Не может укрыться появление двух новых людей в маленьком поселке, отстроенном на самой окраине королевства. Здесь нужно ухо востро держать. И разбойники, и людоеды, и нечисть всякая… Опять же, не ровен час, загорцы пожалуют. Их тут не любили. Сказывалась старинная вражда, едва ли не трехсотлетней давности. Тогда гости из-за Запретных гор немало крови пролили на зареченской земле, а сколько в неволю увели — и не сосчитать! Быть может, с тех самых времен в Заречье и паны, и кмети живут беднее, чем в Хоробровском королевстве или, к примеру сказать, в Полесье. Собственно, и горы начали Запретными называть именно тогда. Запрещали отцы детям, а деды внукам к ним приближаться. По прошествии мало не трех веков суть запрета забылась, да и сам он стерся из памяти людской. Поселенцы, охотники за пушниной, самоцветами, россыпным серебром снова начали отправляться на юг. Селились мелкими артелями и хуторами, рыли землянки и ладили времянки. Но из более-менее постоянных обиталищ людских Гнилушки были все же последними. Сюда даже наведывались три-четыре раза в год королевские сборщики подати, могли и стражу прислать для защиты от разбойников или набегов кровожадных пожирателей человечины с гор. Могли. Да вряд ли присылали. У короля и панов придворных забот полон рот.

Яроша здесь узнавали. Приветливо помахал рукой починяющий тын бородатый мужик. Стрельнули глазами две девки с ведрами в руках, зарумянились и нырнули в хлев.

— Частенько наведываешься? — усмехнулся Годимир.

— Случается. — Разбойник похлопал по шее коня и направил его к стоявшей на отшибе хате, крытой дранкой.

Селяне по большей части занимались своими делами. Поднимали головы на проезжающих, кивали приветливо и вновь возвращались к немудреным занятиям. Мало ли работы у кметей в середине лета? Тем паче, что пришел долгожданный Яцев день.

Нынче самый длинный день и самая короткая ночь, что следовало отпраздновать. По старинному обычаю и заречане, и словинцы, и полещуки знаменовали Яцев день возжиганием ритуальных костров и купанием в реках, что по поверьям предохраняло людей от всяческого зла, колдовства и недоброго глаза. Потому и назвали ночь, следующую за праздничным днем, — Водограевой ночью. Гуляние начинали с закатом солнца и не успокаивались до утра, а на рассвете сжигали белого петуха. Церковь весьма не одобряла подобные пережитки и боролась с ними по мере сил. Только в каждое село монаха не пришлешь. А с другой стороны, живущие на окраинах люди и так страдали от нежити и нечисти, зачем усугублять их трудности? Если сами верят, что омовение в проточной воде и прыжки через костер очищают тело и душу, дают силы противостоять злу, пускай тешатся сколько хотят. Церковники в Заречье и в королевствах на правом берегу Оресы не отличались излишней строгостью. Это воинствующие рыцари Ордена Длани Господней могли огнем и мечом изжить любую ересь. Или обычаи, показавшиеся ересью их гроссмейстеру…