Эффект бабочки в СССР - Евгений Адгурович Капба

которые я принес из ларька "Союзпечати". Конечно - "Комсомольскую правду" - тоже. Гена сначала поверить не мог, что материалы про бойцов Московского погранотряда писал я, а потом, наконец, уверовал и проникся. В отличие от своего дядюшки (реального или мнимого) - он "Комсомолку", видимо, не выписывал.

- Сам писал? Ну, в смысле: поговорил с ними, походил там, посмотрел - и вот это вот написал? И в газете напечатали? - его удивление было очень сильным, как будто оказалось, что я как минимум волшебник в голубом вертолете. - То есть сам? Никто не помогал? Ну, даешь!

Это было так искренне, так простодушно, что я, только-только собравшийся было обидеться, вдруг рассмеялся. Ну а что? Могу ведь я восхищаться виртуозным пианистом, акробатом на трапеции или художником, который при помощи кисти и красок творит на холсте настоящее чудодейство? Почему вот этот казахско-советский кореец не может так же восхищаться чьим-то умением облекать чужие рассказы и собственный опыт в слова и предложения?

Мы сидели в машине и обсуждали погранцов - оказывается, Гена был лично знаком с Гумаром и Даликатным, они вместе занимались чем-то, что обтекаемо называлось "защитой рубежей социалистической родины на дальних подступах". В какой-то жаркой стране, судя по его недомолвкам. У ж не Вьетнам ли? Внешность у него куда как подходящая...

Вдруг где-рядом затарахтел автомобильный мотор, визгнули тормоза, хлопнули двери. Потом раздались решительные шаги, и раздраженный голос проговорил:

- Рожи корчил весь вечер, отворачивался когда я выступал... А потом еще вот это вот "распелся белорусский соловей, как бы ему не подавиться..." Нет, Васильич, я от этого устал до последней крайности! - Машеров и Сазонкин - вот кто это были!

Я выскочил из машины им навстречу, следом за Геной.

- Белозор? - брови батьки Петра удивлено взлетели вверх. - Валентин Васильевич, это что за сюрпризы? Нет, я конечно рад вас видеть в добром здравии, Герман, но...

Он был явно в дурном расположении духа. Всё-таки о каком-то негативе с Брежневым не врали - фраза про соловья явно принадлежала дорогому Леониду Ильичу!

- Петр Миронович, Валентин Васильевич, - раскланялся шутовски я, едва не подметая волосами асфальт. - Привет из солнечного Афганистана!

- Ну, ну, - кажется, моё паясничание было к месту, взгляд Машерова слегка потеплел. - И что говорят в Афганистане?

- В Афганистане полно наших земляков, Петр Миронович. Я тут краем уха чьё-то словотворчество о соловьях услышал...

- И? - брови Машерова нахмурились.

- И вспомнил поговорку нашу, полесскую... Один мехвод под Кундузом ее сказал, и, кажется, очень она к месту сейчас.

- Та-а-ак? - батька Петр уже затаил в глазах смешинки, почуял, что я сейчас что-нибудь этакое отмочу.

И я не подвел, хотя такая дерзость вполне могла закончится для меня в тюрьме, учитывая того, о ком она прозвучала:

- Маўчаў даўно, и сказаў гаўно! - после секундной паузы и недоуменных взглядов мужчины заржали в голос, как стоялые жеребцы.

Даже Гена, которого эти двое явно знали и ценили, не сдержал улыбки. Отсмеявшись, Машеров вытер слезы тыльной стороной ладони и сказал Сазонкину.

- Всё, Васильич. Это последняя капля. Связывайся с Романовым, говори ему - "да". Другого выхода у нас нет.

***

перевод поговорки: Маўчаў даўно, и сказаў гаўно! - МОЛЧАЛ ДАВНО, И СКАЗАЛ ГОВНО!

Глава 22, в которой награда находит героя

- Твою-то мать, Белозор! - Старовойтов уже отсмеялся, но всё еще тяжело дышал. - Это настолько в твоем репертуаре, что я просто не представляю, чего еще более абсурдного могло произойти!

Красивое лицо директора Минского корпункта "Комсомольской правды" было красным, как спелый помидор. Он нашел меня в холле аэропорта, приехал сюда на служебной машине, чтобы доставить прямиком в контору, но оказался не единственным встречающим. Более того - он не успел, хотя и прибыл вовремя!

Дело в том, что как только я сошел с трапа, под белы рученьки меня подхватили корректные крепкие мужчины в гражданском, провели куда-то вглубь терминала и... Вручили медаль! Черт возьми, какой-то дядька с пузом и в пиджаке пожал мне руку и зачитал что-то вроде:

- ...за высокую бдительность и находчивость, смелость и самоотверженность, проявленные при спасении человека на воде в городе Кабул, Демократическая Республика Афганистан, такого-то августа 1980 года, от имени Президиума Верховного Совета СССР Герман Викторович Белозор награждается медалью "За спасение утопающих"! - продолжительные аплодисменты, переходящие в овацию.

Мне прицепили на рубашку, на левую сторону груди, блестящий кругляшок, вручили удостоверение и футляр, пожали руку и, наконец, отпустили восвояси. Я стоял в холле аэропорта, смотрел на себя в зеркало и пытался понять - что это вообще такое нахрен было?

По всему выходило: туловище из фонтана таки выполнило свое пьяное обещание. Или главный кабульский особист на пару с Гериловичем прикололись? Они ведь грозились исполнить нечто подобное! Вот ведь упыри! Хотя - мир место довольно странное, и вариант, что "хозяйство Суслова" свой посул реализовало, а бравые бойцы невидимого фронта - забили и забыли, тоже имел право на существование. Я бы даже поставил скорее именно на "фонтанную" версию: давешний пузатый дядька в пиджаке был похож на партийца гораздо более, чем на рыцаря плаща и кинжала.

А в зеркале я смотрелся неплохо: дочерна загорелый, только глаза блестят, в бежевых брюках-карго, коричневой рубашке, платке-шемахе на шее, с рюкзаком через плечо и с медалью на груди. Еще и хайбер из багажа забрал, и теперь его рукоятка торчала из рюкзака. Джон Рэмбо, сэр!

Потому-то и хихикал Старовойтов, когда рассмотрел, что за цацка висит у меня над нагрудным карманом.

- Привезти из Афгана медаль за спасение утопающих! Там же пустыня, а? Ой, уморил, ой не могу! - шеф переигрывал. - Давай, поедем в корпункт, мы с тобой рассчитаемся: командировочные, гонорар, то, сё - там о-о-очень прилично получилось. Ну и выпьем по стопятьдесят, обмоем так сказать...

Видимо, Михаил Иванович испытывал неловкость за то, что отправил меня на войну. А еще - облегчение, потому что я вернулся. И зависть: хрена с два у него была своя рубрика на весь Союз.

- Ну, давайте поедем. Но стопятьдесят отложим на потом - я к своим тороплюсь.

Это "к своим" вылетело само, легко и непринужденно. Я и вправду считал Тасю и девочек "своими", вот и всё. И