Над пропастью жизнь ярче - Анна и Сергей Литвиновы

– Ну, Соня ведь сама путалась. Давай ей позвоним! Пусть точное название скажет.

– Уже звонил. Абонент недоступен. И домой звонил. Ольга Егоровна сказала, что, наверно, звук выключен.

– Почему?

– Потому что она ее в школу отправила.

– Вот зверюга! В школу?! После таких соревнований! Прямо с дороги!

Зиновий отложил планшет, спросил:

– Слушай, а Соня тебе имени этой президентши не называла?

– Нет. Кажется, нет…

– Как бы узнать?

– Только у нее самой спросить. Хотя… подожди.

Александра схватила с тумбочки телефон, открыла социальную сеть. Объяснила:

– Хочу в ее друзьях посмотреть. Ага. Вот. Людмила Аркадьевна Буйновская. А фирма называется «Аудит-консалт-премиум».

– О’кей. – Он снова уткнулся в планшет.

Саша позвонила в ресторан, попросила принести завтрак. Положила трубку, обернулась к Зиновию:

– Ну что?

– И такой фирмы нет.

Вскочил, подбежал к постели:

– Как эта Буйновская выглядит? Фотография есть?

– Да. Очень представительная мадам. – Александра протянула ему аппарат.

Зиновий долго вглядывался в породистое, немолодое лицо. Хмурился, кусал губы. Саша нервничала все больше и больше, но молчала, не дергала.

Наконец он отбросил телефон и тихо произнес:

– Сашка, по-моему, мы с тобой попали. Очень круто попали.

Видеть его – будто всходить на плаху. Людмила Аркадьевна делала это каждый день.

Менялись времена года, декорации и настроение сына. Неизменным оставалось одно: он умирал.

Пока были деньги и силы бороться, они испробовали все. Клиника в Мюнхене, гений-профессор в Израиле, китайцы с иголками, экспериментальные вакцины, стволовые клетки.

Год назад стало ясно: болезнь Виктора непобедима. Медики способны исправлять мелочи, но вернуть его к нормальной жизни не в силах. Можно худо-бедно жить месяц, даже два. А потом неизбежно последует обострение. Каждый раз – все более жесткое.

Матери сдаются последними, и Людмила Аркадьевна продолжала читать литературу, искать врачей, хотя бы вселять в сына надежду.

Но он бороться устал. Махнул на себя рукой. Начал пить. Закурил. Забросил дыхательную гимнастику и прогулки.

Иногда, навещая его, Людмила Аркадьевна заставала в квартире непотребный, с бабами вокзального вида, разгуляй. Но чаще Виктор, над дешевым коньяком, угасал один. И она готова была сердце свое отдать, лишь бы не видеть черную безнадегу в его глазах.

Многие его дружки – а за годы скитаний товарищей по несчастью завелось немало – давно перестали лечиться. И Виктора подбивали: «Чего зря печенку травить? Все равно конец один».

Сын тоже порывался, убеждал мать: он неизлечим, врачи сами признали.

Но она пока стояла на своем.

Всегда могла на Виктора влиять. Заставляла и сейчас глотать таблетки. Если совсем становилось худо, отвозила в больничку.

Когда предложили операцию, уговаривала, чтоб соглашался.

Думала, придется убеждать, спорить, но сын лишь вздохнул:

– Черт с тобой. Может, хоть на операционном столе сдохну.

Все его приятели давно подхватили сопутствующие болезни, под названием «инфекции-оппортунисты», то есть как бы воспользовавшиеся ситуацией, что сложилась в организме.

Виктору повезло меньше всех. Кому-то достался герпес, цитомегаловирус или пневмония. А ему – туберкулез.

В столетии двадцатом, при социализме, во фтизиатрии работали лучшие умы, а на лечение и профилактику выделялись огромные средства.

Нынче же некогда интеллигентная чахотка прочно стала уделом зэков, иммигрантов, бомжей. Редкие обычные пациенты, попадавшие в молох, поначалу пытались искать отдельные палаты, сервис и заботливых докторов. Но быстро понимали тщету своих усилий. Привыкали к блеклым от постоянных дезинфекций казенным пижамам со штемпелями и ужасно удивлялись, если неопытный еще практикант обращался к ним на «вы».

В туберкулезе – Людмила Аркадьевна успела усвоить – все грубо, просто. И похоже на тюрьму. Особенно если болезнь осложнена другой, куда более серьезной инфекцией…

Больницу, где лежал ее сын, возвели больше сотни лет назад. Корпуса темно-красного, изъеденного временем кирпича. Вокруг чахлые (чахоточные?) тополя. Четырехметровый, с пиками, забор. КПП. Вход строго по спискам. Выйти, если вдруг забыл паспорт, еще сложнее.

Но больше всего женщину убивал запах немытых тел и волос, невкусной еды. И еще хлорка: с нею пять раз в день мыли полы, щедро сыпали в туалетах.

После операции сын лежал с закрытыми глазами. Иссиня-бледный, какой-то изломанный. Одна рука комкает простыню, вторая бессильно свисает к полу. Над ключицей трубочка дренажа. Еще одна выглядывает из-под рубашки, тянется на пол, к устрашающему прибору. «Медицинский отсасыватель», – успела прочесть Людмила Аркадьевна на корпусе.

На соседней койке истощенный дядька пялится в потолок. Увидел ее, оживился:

– Мать, курево есть?

Она давно перестала обучать подобных правилам хорошего тона. Молча протянула мужику сигарету. Одну. Если дашь пачку – всю и заберет.

Тот закряхтел, начал подниматься с кровати. Из-под рубахи – тоже трубка, только прицеплена не к устройству, а к обычной двухлитровой банке. Внутри желто-розоватая жижа.

Перехватил ее взгляд, хихикнул:

– Все мое ношу с собой.

Виктор заворочался на постели. Застонал, не открывая глаз. Губы обметаны, небритые щеки ввалились.

А ей вдруг вспомнилось: сын в первом классе, и она отпросилась с работы. Пришла – вместо няни – сама забрать его после четвертого урока. Как он обрадовался! Как бросился ей навстречу! Мчался, самозабвенно, расталкивая других первоклашек. Добежал, обнял, прижался крепко-крепко. Руки пахнут чернилами, волосы золотятся на солнце. Лицо гордое: «Мам, я сегодня две «звездочки» получил!»

Думала, дурочка: пробегут года и уже он ее будет забирать – из уютного особнячка, вывозить на прогулку. Сладко так мечталось: чтоб Виктор в хорошем костюме, на дорогой машине, а она рядом с ним, ухоженная, беззаботная, в западном стиле старушка.

Не получилось.

Скрипнула дверь, потянуло куревом.

Антитабачные законы в туберкулезной больнице не писаны. Пациенты смолят в туалете. Людмила Аркадьевна однажды спросила у медсестры: «Пожарные вас не штрафуют?»

– Да все время, – отмахнулась та, – но что поделаешь? Не на улицу же послеоперационных гонять?