Пассажирка - Александра Бракен

Он явно осознал свою ошибку – прижал руку ко лбу и вздохнул над собственной оплошностью.

– Куда едете?

– В Кенсингтон, – сказала Этта.

– Два пенса с каждого.

К ее удивлению, Николас порылся в сумке и достал оттуда что-то похожее на настоящие медные монетки, а не золото, как она боялась. Мужчина добросовестно вручил им два билетика и направился к другим пассажирам.

– Обменял золото и часть моего вознаграждения, – объяснил он. – Должно хватить.

– Но это же ваше вознаграждение за то, что привезли нас с Софией в Нью-Йорк, – виновато проговорила она.

Он лишь махнул рукой:

– Сосредоточьтесь на стражах, которые уже нас выследили.

– Человек с газетой точно был стражем? – с нажимом спросила она, откуда-то уже зная ответ. – Вы уверены?

– Я никогда не бывал в этом году, – понизив голос, признался он. – И не встречал стражей Айронвуда, живущих здесь, но какие еще мотивы могли быть у него и той женщины в коричневом костюме. Вы ее заметили? Зачем еще им за нами следить?

Казалось таким несправедливым, что стражи Айронвуда уже нашли их. Этта вздохнула, уткнувшись лбом в переднее сиденье. Вот тебе и «оторвалась», вот тебе и «сбежала тайком».

Николас наклонился вперед, чтобы упереться локтями в колени, и провел руками по коротким волосам.

– Его стражи следят за всеми известными проходами. Вероятно, они следили за нами даже дольше, чем мы думаем. Это явно Айронвудовы.

Ее мозг был настолько заторможен потрясением и затуманен путевой болезнью, что она даже не подумала о реакции Сайруса, когда тот обнаружит, что они пропали.

– У нас большие неприятности? – тихо спросила Этта.

– К несчастью, если Айронвуд хочет, чтобы нас лишили возможности действовать без его позволения, то большие. Нас посадят под замок в одном из владений Айронвуда в этом времени, где мы будем ожидать старика и наказание, которое он решит отмерить, – чем-чем, а всепрощением он не славится. – Грубоватая улыбка пробилась через напряжение на его лице. – К счастью, однако, он еще не знает, что нас, пиратов, чертовски нелегко захватить.

Последний раз Этта видела этот дом пять лет назад, более чем через семьдесят лет в будущем.

Было промозгло; в такой день дождь может в любую секунду превратиться в мокрый снег, а вода, кажется, льется на тебя со всех сторон. В последний раз она видела этот трехэтажный бежевый кирпичный дом с плоской крышей – зеленую дверь с позолоченным дверным молотком в форме льва – через окно арендованного автомобиля. Этта, усталая, рассерженная и замерзшая, притворялась спящей, чтобы экскурсия закончилась немножечко быстрее. Теперь она была готова поколотить себя двенадцатилетнюю, потому что, чем дольше они стояли перед воротами, тем больше она сомневалась, тот ли это дом. Во всяком случае, она определенно была не уверена, хочет ли позвонить в звонок.

– Вы сказали, что бывали здесь раньше, – напомнил ей Николас. – Если ваше чутье привело вас сюда, я ему верю.

Если мама с Элис трижды привозили ее сюда, значит, они хотели, чтобы она запомнила это место. И как его найти.

Но Элис…

– С вами все будет в порядке? – тихо спросил он. – Я могу поговорить с нею, если вам невыносимо.

Дом выходил на Кенсингтон-сквер, в нескольких минутах ходьбы на юг от дворца и садов. Район был тих и красив – почти не тронут войной. Полуденное солнце скрылось за серыми облаками, но деревья в парке напротив пылали золотым и багряным. Неподалеку трудились мужчины, выдергивая секции заборов, собирая их в кучи, чтобы потом увезти. Тут и там были небольшие садики – в том числе и перед зеленой дверью.

Этта покачала головой. Она была благодарна за предложение, но если он прав и она действительно не может спасти Элис, то… Это мой последний шанс ее увидеть. Мысль со всей силой сломала в ней что-то.

Николас открыл ворота и жестом пригласил ее войти. Этта расправила плечи, желудок перевернулся от волнения и страха. Затем она подняла молоток и трижды резко постучала.

Ужасное мгновение Этта думала, что никого нет дома. Она наклонилась вперед, прижав ухо к дереву, и услышала девичий крик «Минуточку!» и топот ног по лестнице. Этта шагнула назад. Что-то царапнуло металл – возможно, заслонка глазка? Она взглянула на Николаса, стоящего у основания ступенек, держа одну руку на сумке. Когда дверь отворилась, послышался вздох, вскрик:

– Рози? Но что ты делаешь…

Этта выпила ее образ одним долгим глотком.

Длинные темно-рыжие волосы девушки струились по плечам, лицо затеняла зеленая фетровая шляпа. Воротник серовато-зеленого платья был расстегнут до белой нашивки на кармане у нее на груди, на которой красными буквами значилось: «ЖДС гражданской обороны».

Она была такой молодой. Невероятно молодой. Нос и скулы Элис украшала россыпь веснушек. Этта видела фотографии… но… но с лица этой Элис еще не сошел детский жирок. Этта мгновенно узнала ее глаза – бледно-серые, которые она так хорошо знала. Этта, казалось, потеряла контроль над телом, голос охрип, и ей пришлось скрестить руки на груди, чтобы не броситься Элис на шею.

– Ты не Роуз, – медленно произнесла Элис, вцепившись в дверь, будто собираясь ее захлопнуть.

– Нет, – сказала Этта, удерживая дверь. – Не Роуз.

– Не могу предложить вам ни чая, ни кофе, впрочем, ни молока, ни сахара тоже нет. Нормирование и все такое. Очень извиняюсь.

Элис провела их в переднюю гостиную, кивком предложив Этте и Николасу сесть на чопорную мягкую викторианскую софу. Затем ненадолго вышла, но Этта не позволила девушке выпасть из поля зрения: выглянула в холл, чтобы следить за ее перемещением. Элис вернулась с водой и несколькими сухариками.

– Все хорошо? – спросила она.

Этта заставила себя оторвать от нее взгляд и посмотреть на висящую над камином картину – импрессионистское поле красных маков, – и ее губ коснулась улыбка. Девушка будто бы увидела старого друга. Картина, дополненная витиеватой золотой рамой, переплывет Атлантику и обоснуется в квартире Элис и Оскара в Верхнем Ист-Сайде. Но не раньше чем через десять лет.

Ноты аккуратно лежали на закрытом пианино, а под его блестящим деревянным телом прятался небольшой пюпитр и футляр для скрипки, на которой Этта десятилетия спустя будет играть по нескольку часов каждый день. Она забыла, что из-за войны Элис прервала занятия и начала играть профессионально, только когда ей исполнилось двадцать, когда покинула Лондон.

– Вам придется извинить меня за грубость, – сказала Элис, садясь на кожаное кресло напротив Этты. – Но я должна быть на смене через несколько минут.

– Все в порядке, – ответила Этта, чувствуя, как к горлу подступают слезы. Те же слова, что она сказала ей в Метрополитене перед концертом…