След грифона - Сергей Максимов

– Напрасно, конечно, я так поступил. А вообще ничего хорошего это событие не предвещает. Распутин часто говорил царю и царице: «Пока я жив, и с вами ничего плохого не будет».

– Что же плохое может еще случиться? Революция?

– Не знаю. И никто не знает, но что-то будет. Когда умирают цари – перемены неминуемы. На то они и помазанники Божьи. Но появление и уход таких личностей, как Распутин, тоже есть факт примечательный.

Он еще многое мог бы ей рассказать. Например, то, что в столице в кинематографе запретили показ фильмов, где царь представал перед зрителем в роли главнокомандующего русской армии. Георгиевский крест на груди государя вызывал в зале неминуемую хулиганскую реплику: «Царь с Георгием, а царица с Григорием». Мог бы рассказать и о том, что Степанов, презиравший и ненавидевший Распутина, однажды рассказал, что у Распутина появились многочисленные двойники. И уже сам Распутин стал жаловаться, что на него возводят напраслину. Распутин первый уловил и почувствовал, что личность его знаковая для монархии. «Вероятно, еще только смерть поэтов и крупных писателей означает рубежи времени. Так, смерти Достоевского и Толстого закрыли целые эпохи. Сейчас с Блоком творится что-то нехорошее», – думал Суровцев. Он, как человек, видевший много смертей, иногда с первого взгляда мог определить в еще живом человеке труднообъяснимые перемены, которые в народе определяют как «не жилец»...

1941 год. Май. Москва. Кремль

Сталин раскурил трубку, встал из-за стола и прошелся по кабинету. Эти проходки были для него и паузами в работе, и прогулками, и физической зарядкой. В общепринятом понимании его, конечно, можно было считать одиноким человеком. Но в том-то все и дело, что он чувствовал себя куда более одиноким, общаясь с окружающими. С самим собой ему не было скучно. Собственные мысли и чувства, обогащенные знаниями, часто лишь нуждались в проверке при общении с живыми людьми. Пожалуй, только для этого он и общался с ними. Да еще для того лишь нужны были соратники, чтоб имели возможность убедиться, что все их личные качества, устремления и тайные мысли давно не представляют для вождя никакой тайны. «Тоже мне, загадки природы», – думал Сталин. Людей же, ему непонятных, он не любил. Но их, непонятных ему, не так уж и много он встретил за свою жизнь.

Еще в юности он не находил среди окружающих человека, с которым мог бы подружиться. Он готов был любить весь мир, но мир с самого его рождения не отвечал ему взаимностью. На какое-то время Господь стал единственным утешителем и другом для молодого человека. Кто знает, окажись в пору его семинаристской юности рядом достойный наставник, все пошло бы по-другому. Но преподаватели семинарии оказались дальше от Бога, чем он сам. Ученики семинарии пришли в ее стены не в поисках истины Божьей, но мучимые заботой о хлебе насущном. Да и для него самого, что греха таить, пропитание было не последним делом при поступлении в духовное учебное заведение. Будущий вождь осознавал, что подвержен гордыне, но грех этот был в его глазах сущим благом на фоне бесовщины мелких страстей окружающих сверстников. Революция стала для него новой религией. Люди революции казались истинными священнослужителями. Разочарование последовало и здесь, но уже не было столь горьким. Если Бог допускает в своем храме честолюбие и корысть, то что ему было ожидать в революции? Здесь и откровенно бесноватые.

Он мог бы вызвать на дачу пару-тройку соратников и отвлечься от тяжких мыслей, наблюдая, как они, ошарашенные неожиданным вызовом, будут тревожно перебрасываться взглядами; как, не дождавшись никаких указаний, станут разъезжаться, так и не поняв, что он только затем их и вызвал, чтоб чуть-чуть потешить себя зрелищем их растерянности и даже испуга. А в отравленных алкоголем головах партийцев будет вертеться один и тот же вопрос: «Зачем вызывал?» И ни у кого из них даже мысли не возникнет спросить у него прямо: «Зачем?» И уж тем более они даже предположить не смогут, что причиной такого вызова было его особенное одиночество властителя. Можно было бы отправиться в кинозал и попытаться отвлечься, посмотрев какую-нибудь комедию, но одному и смотреть скучно, да и новых фильмов пока не было. И опять же нужна реакция окружающих – искривленная его величием и их ничтожеством, но живая реакция на фильм.

Перед ним на столе лежала папка уголовного дела бывшего колчаковского генерала. Тут же справки и оперативные отчеты, касающиеся судьбы золотого запаса Российской империи. На одной из справок своей рукой красным карандашом Сталин очертил несколько цифр. В конце концов, разозлившись, он отбросил сломанный карандаш. Злило его даже не то, что цифры были противоречивые. Злился он от изначального понимания причины такой запутанности. Кто-кто, а он понимал и знал истоки финансовой путаницы в этом важном государственном деле. Но вот оно, то самое одиночество властителя, которому не только не с кем, но и нельзя поделиться своими знаниями, поскольку тайны такого рода могут привести к потере самой власти. Судоплатов, лично докладывавший ему, не стал скрывать, что ясного понимания истории с этим золотом у него нет. Его и не могло ни у кого быть. Мало того, нельзя даже допустить этого понимания. Чего стоит только расхождение в первоначальных цифрах. Захваченный белыми в Казани 7 августа 1918 года золотой запас Российского государства составлял 651 с половиной миллион рублей золотом, не считая 110 миллионов кредитными билетами и огромных сумм ценными бумагами. Колчаковцы же спустя два месяца насчитали 695 с лишним. Откуда разница в 44 миллиона прибыла? Сталин знал откуда. Туда, в Казань, было также свезено золото, реквизированное у буржуазии. Дальнейшие расхождения были и того хлеще. По одним бумагам выходило, что вес составлял 495 тонн, а по другим – 425. Веселенькое расхождение – 70 тонн золота! После разгрома Колчака в банк Казани вернулось уже 311 тонн. Куда пропало более 184 тонн золота? Если, конечно, считать, что первоначальная цифра 495 тонн, а не 425. А туда и пропало. Часть растрачена Колчаком на войну, часть разграблена чехами и семеновцами. На судьбу золотого запаса так или иначе действовали четыре фактора Гражданской войны: белые и красные – два явных первых фактора. Третий фактор – деятельность Антанты, представленной Чехословацким корпусом. К этому же иностранному фактору он относил и японские войска. Какую-то свою игру вели представители Франции и Англии. И, наконец, бандитизм (атаман Семенов и иже с ним). Но был еще один – пятый фактор, который не учитывался при многочисленных расследованиях, но который был известен Сталину еще по дореволюционному опыту.

Иосиф Виссарионович доподлинно знал, на какие деньги делалась Октябрьская революция. На разные деньги. В том числе на деньги господствующего класса. Ситуация в стране не устраивала не только простых людей.

Знал, что еще в мае 1915 года Израиль Лазаревич Гейман, вошедший в историю под фамилией Парвус, прямо предложил Ленину деньги на революцию в России. Даже не скрывая, что деньги эти дают немцы. Ну не совсем немцы. У самих немцев каждая копейка была на счету. Но вот возражать против того, что через немецкие банки пройдут финансовые потоки, направляемые банкирами с характерными фамилиями, немцы не будут. При условии, что деньги идут на русскую революцию, с которой еврейские банкиры связывали надежды на улучшение жизни русских евреев. И он, Парвус, брался устроить бесперебойное финансирование революционеров в России. И это не было никаким сионистским заговором против России. Это была обычная практика революционной работы. Обычное привлечение средств для борьбы. Знал Сталин и то, что созданный Парвусом в Швеции институт по изучению последствий войны вовсе не изучал последствия войны. Он планировал и осуществлял эти последствия. Этот же Парвус создал первую в мировой истории экономическую, безналоговую зону. В Дании. Там, в Копенгагене, без обложения налогами и происходили финансовые чудеса с отмыванием денег, поступавших через Германию. Почему деньги шли через немецкие банки? Очень просто: немцы молчали и впредь будут молчать о происхождении этих средств. Как будут молчать о полученных средствах все партии и лидеры, их получившие. В государственной измене по собственному желанию не признаются. Но справедливости ради нужно заметить: не только большевики толпились у этой кормушки. Но как нужно было спекулировать, чтобы даже в Мекке всех финансовых мошенников, в столице Дании, доспекулироваться до высылки из страны! Парвуса выслали. Но дело уже было налажено.