Крест командора - Александр Кердан

– Чистую правду говорю, ваша милость, как на духу, – истово перекрестился Филька, вытаращив преданные лазоревые зенки.

Дементьев махнул рукой, ступай, мол, дурень. Филька удалился. А Дементьев, глядя ему вослед, припомнил, что преданность – высшая из заслуг. Филька хоть и болтлив зело, но ведь предан ему до последнего. Хотя что-то в его рассказе о судьбе Екатерины Ивановны всё же вызывало у него сомнение…

3

Уже несколько недель бушевала метель и только в самый канун Рождества утихла.

Анна Матвеевна приехала в Охотск ясным солнечным днём и обнаружила, что угроза жизни Беринга уже миновала. Он был худ и бледен, временами его ещё мучили приступы лихорадки, но поднимался с постели и занимался бумагами, накопившимися за время болезни.

Приезд Анны Матвеевны и детей ещё более приободрил его. Он умильно наблюдал за игрой малышей, любовался супругой, будто только что влюбился в неё. С особым трепетом слушал рассказы Анны Матвеевны о том, какие трудности пришлось преодолеть по пути к нему.

– На перевале между Юдомой и Ураком нас застигли великие холода. Пало восемь лошадей, большая часть наших людей разбежалась. Я уже испугалась, чтобы нас не оставили остальные. Иначе бы нас ждала смерть… Голодная смерть. А эти ужасные волки… Как страшно они воют! Они подбирались так близко, что я слышала, как клацали их зубы. А глаза…Нет, не глаза, а глазища! Они горели зеленым огнем… Это было бы даже красиво, наподобие светлячков, если бы не было так жутко… Но, слава Всевышнему, он не оставил нас своей милостью, помог добраться до тебя без особых потерь. Если, конечно, не считать той части багажа, что пришлось оставить на перевале, в одной из построенных для обогрева изб… Подумай только, наш багаж охраняет всего один солдат! Ах да, я не сказала тебе, что конвой выделил мне якутский воевода… Он такой милый, такой благородный, этот Жадовский… Витус, отпиши ему, поблагодари и немедленно распорядись, чтобы отправили людей за нашим грузом. Я не переживу, если с моими соболями что-нибудь случится… – взор Анны Матвеевны заблестел набежавшей слезой.

Беринг перекрестился:

– Слава Вседержителю, что ты и дети здесь! А о грузе не беспокойся, любовь моя: я отправлю людей, как только закончим строительство бота…

– Оно никогда не закончится, – по-детски надула пухлые губки Анна Матвеевна, но вопреки своему обыкновению спорить с мужем не стала.

Однако так продолжалось недолго. Вскоре Анна Матвеевна вполне освоилась на новом месте и зажила той жизнью, которой привыкла жить в Якутске: катания на санях, фейерверки, званые обеды. Конечно, в отличие от прежнего места здесь не хватало женского общества, но не это её огорчало.

Домом для семейства командора служила пусть и просторная, но обычная изба, в которой не разгуляешься. Предприимчивая Анна Матвеевна догадалась устраивать приёмы в казарме, откуда на это время выселяла морских служителей.

Один из таких приемов состоялся уже в Святочные дни. На него были приглашены все офицеры экспедиции и даже начальник порта Скорняков-Писарев. Стол ломился от угощения, достаточно простого, но по местным меркам казавшегося верхом изобилия. Охотники убили накануне лосиху с лосенком, из которых было приготовлено жаркое. Конечно же присутствовали солёная и копчёная рыба, хлеб, выпеченный из остатков ржаной муки. Беринг по случаю праздника расщедрился и выделил несколько бутылей вина и казёнки из экспедиционных запасов.

Анна Матвеевна заметила, что оголодавшие офицеры смотрели на все эти яства, поблескивая глазами не лучше тех волков с перевала.

Застолье, обещавшее возможность наконец-то сытно поесть, на время примирило даже самых непримиримых врагов. По обе руки от Беринга сидели капитаны Чириков и Шпанберг, рядом Ваксель и Плаутин.

Глянув на Плаутина, Анна Матвеевна, сидящая на другом конце стола, вспомнила, что путешествие с ним из Якутска было не из приятных. Лейтенант всю дорогу был угрюм и неразговорчив и, что самое обидное, так и не пополнил число её поклонников.

Она перевела взгляд на его соседа. Ученый муж Луи Делиль Делакроер, бессмысленно хлопая выпуклыми глазами с красными прожилками, усердно налегал на казёнку. Напротив него расположились: белобрысый и немолодой штурман Андрис Эзельберг; похожий на сморщенного паучка, рудомёт Бедье и не по годам степенный Софрон Хитрово…

Мрачного Скорнякова-Писарева, который явился в самый последний момент, она посадила по правую руку от себя – все-таки некогда он был «ваше превосходительство» и занимал важное место при дворе покойного императора. Да и теперь кто знает, как повернётся планида…

После первых тостов за столом стало шумно. Компания как будто разделилась на две части. Одна – это Беринг и его ближайшие помощники. Другая – окружение Анны Матвеевны. Здесь она была в центре внимания, так и сыпала курьёзными историями и анекдотами из далекой и поэтому ещё более памятной столичной жизни, кокетливо поглядывала то на Скорнякова-Писарева, то на медика Бедье:

– У одной барышни как-то вскочил на лбу прыщик. Глянув в зеркало, она перепугалась не на шутку и тут же послала за лекарем… Да-да, господин Бедье, эта история о вашем собрате… Приехал к ней некий известный эскулап, осмотрел её всю и немедленно потребовал чернил и бумаги. «Зачем они вам немедленно?» – спросила барышня, побледнев. «Скорее, скорее! Боюсь, чтоб ваша рана не зажила, покуда рецепт напишу!» – ответил ей лекарь. Правда, забавно?

– Comme c'est gracieux…[65]– рассеянно отозвался Бедье.

Вежливо поулыбались и остальные.

Услыхав родную речь, вскинулся Делакроер, но так ничего и не сказал – снова уткнулся носом в стакан.

Анна Матвеевна продолжала:

– А вот ещё один случай, господа. Встречаются по дороге с кладбища батюшка и лекарь. «Частенько трудитесь, святой отец!» – говорит попу лекарь. «По вашей милости, сын мой, трудиться приходится…» – отвечает ему тот. Ха-ха-ха!

Анна Матвеевна рассмеялась так задорно, что не удержался от улыбки даже Скорняков-Писарев, сидевший с каменным лицом. Правда, улыбка у него получилась какая-то недобрая.

– Что же вы, милостивый государь, ничего не расскажете? – неожиданно повернулась к нему всем телом Анна Матвеевна.

– Что ж, извольте. В бытность Петра Алексеевича знавал я придворного шута Д’Акосту. Так вот, один гвардейский офицер, зная, как милостиво император относится к сему шуту, решил жениться на его дочери, надеясь на продвижение по службе. Всё бы было ничего, но дочь шута, как бы это сказать повежливее, оказалась особой весьма непостоянною, – тут Скорняков-Писарев выразительно поглядел на Анну Матвеевну и усмехнулся.

Она улыбнулась:

– Для молоденькой женщины сие не недостаток…

– Да, конечно. Но вряд ли это свойство почитал достоинством молодой супруг сей дамы. Он ревновал, бесился, пытался всячески увещевать её, надеясь исправить. Всё безуспешно. Тогда он пришёл к тестю и стал жаловаться, намекая, что хочет уйти от его дочери. Д’Акоста утешил его: «Должно тебе, мой друг, потерпеть. Ибо мать её была такова же; и я так же не мог найти никакого средства, чтоб заставить её быть верной. Но после шестидесяти годов она сама собой как-то исправилась. Думаю, что и дочь её в таких летах тоже будет честною, осталось токмо немного подождать…»