Дьявольские трели, или Испытание Страдивари - Леонид Бершидский

Боба там ждут.

— Господа, мне надо поговорить с вашим солистом. Вы позволите мне на пару минут с ним уединиться? — Джентльмен с аккуратной бородкой, в отлично сидящем черном костюме, белой сорочке без галстука и с желтым платком в кармане пиджака обращается к музыкантам группы R.I.P. по-русски. Есть что-то старорежимное в его выговоре, но акцента точно нет.

— А вы, собственно, кто? — Дорфман с вызовом становится между странным господином и входом в гримерку, в которой только что скрылся Иванов.

— Часть силы той, что без числа… И так далее, и так далее, — без улыбки отвечает незнакомец с бородкой. — Я вижу, что он устал, но у меня к нему очень важное дело.

Взглянув ему в глаза, черные, как сквозные дыры в другой мир, Дорфман больше не чувствует в себе обычной агрессии и молча отступает в сторону. Дверь закрывается за гостем, и все оставшиеся с другой стороны несколько секунд переживают одну и ту же легкую галлюцинацию: дверной проем исчезает вовсе, и на его месте глухая стена.

— Хрень какая-то, — неуверенно произносит Дорфман.

— Зато сыграли просто офигительно! — обнимает его Чернецов. — Пойдем, заслужили пивка же.

Виолончелист дает увести себя от двери, контур которой снова стал различимым. В конце концов, Боб не гонит этого мужика, значит, он и вправду по делу.

В гримерке Иванов поворачивается на крутящемся стуле, чувствуя спиной чье-то присутствие.

— Здравствуй, Роберт, — мягко произносит гость.

Музыкант оглядывается назад, но видит в зеркале лишь свое отражение. Обреченно переводит взгляд на гостя и тут же теряется в его необыкновенных глазах.

— Ты потерял скрипку, Роберт, — продолжает Эбдон Лэм с отеческим укором. — И что же у тебя взамен? Вот это?

Лэм тянется за гитарой, которую Иванов, войдя в гримерку, прислонил к столику. Немного подкрутив колки, он начинает наигрывать «Адского пса», глядя Иванову прямо в глаза. Не проходит и полминуты, как Иванов начинает слышать гитару, будто звук ее пропущен через ревербератор. Еще через несколько секунд он забывает, что гитара ни к чему не подключена и это невозможно.

— А у тебя неплохо получилась эта вещица, — голос гостя доносится до Роберта словно издали. — Знаешь, про Джонсона ведь рассказывали, что он продал душу дьяволу. Но это сущая чепуха. Дьявол не скупает никакие души. Да и умение играть на гитаре — даже на скрипке — стоит куда меньше бессмертной души, это тебе скажет любой… даже любой священник.

Иванов медленно вытирает рукавом пот со лба.

— Что вам нужно от меня?

— Уж точно не твоя душа.

И Лэм продолжает наигрывать — Иванову кажется, что на его жилах. Этот блюз отдается судорогами по всему его телу, вызывает зубную боль, мучит его.

— Я слышал сегодня твою игру. И я очень, очень впечатлен. Ты и без своего «страдивари» остался музыкантом. Удивительный случай. Мне даже жалко говорить тебе то, что я должен сказать.

— Оставьте меня в покое, — просит Иванов. А Лэм продолжает перебирать струны, выворачивая Боба наизнанку, наполняя маленькую гримерку назойливым, как пчелиное жужжание, звуком. — Пожалуйста. Ведь это вы и забрали скрипку, больше некому. Я просто хочу играть, вот и все.

— Это не так уж мало, Роберт, и, пожалуй, несколько больше, чем ты заслуживаешь. Ты ведь трус, Роберт, и хватаешься за соломинки. Тебя не удивило, что Дэвид Геффен ни разу не говорил с тобой лично? С тобой и твоими друзьями все время общались помощники. В редакции журнала «Таймаут», Роберт, сейчас лежит письмо Геффена на его личном бланке, в котором он требует опровергнуть какое-либо его участие в твоей судьбе и в организации вашего концерта. «Я никогда в жизни не слышал ни о каком русском блюзовом проекте под названием R.I.P.» — вот что написал в редакцию мистер Геффен. Завтра все узнают, что это какая-то мистификация, что и журнал и клуб стали жертвами русской аферы. Как бы прекрасно вы ни сыграли сегодня, вас выставят, как самозванцев. Ты не можешь уйти безнаказанным. Ты потерял свою скрипку, Роберт, и то, что твой дар оставили тебе, — это какая-то канцелярская опечатка. Она должна быть исправлена. На твоем месте я не выходил бы больше на сцену.

Тут Лэм впервые с начала этого довольно одностороннего разговора отрывает взгляд от Иванова, наклоняется к гитаре и медленно исполняет замысловатую коду. Ее ноты одна за другой вонзаются в сердце Иванова горячими иглами, подплывающими по каждой вене. Схватившись за грудь, тот обрушивается вместе со стулом и замирает ничком на полу.

Отставив гитару, Лэм, не глядя на неподвижно лежащего музыканта, отворяет дверь и спокойно направляется к служебному выходу.

* * *

Молинари выходит на связь из Центральной больницы, куда доставили Иванова. Штарк, которому пришлось отвезти Софью к Максу, так что в больницу он не поехал, хватает трубку судорожно, будто при смерти кто-то из ближайших родственников.

— Нехорошие новости, — говорит сыщик. — Сердечный приступ. Ты знал, что у него пролапс митрального клапана?

— Никто ничего подобного не говорил. А прогноз?

— Пытаются спасти, говорят. Здесь, кстати, вся его группа. Но они по-английски ни бум-бум. Вроде какой-то тип в костюме, с бородой, заходил в гримерку, а потом исчез. Но, может, я чего-то не понял…

— Лэм?

— Не хочешь сам поговорить? Я сейчас передам трубку.

Даже по-русски Дорфман объясняется сейчас не слишком связно. Но из его путаного рассказа действительно следует, что в гримерке побывал какой-то бородатый, с ярким платком в кармане пиджака.

— Пришли мне телефоны Лэма, — говорит Иван, когда Молинари отбирает трубку у виолончелиста. — Правда, вряд ли он ответит… И адрес его пришли, он ведь в прошлый раз по почте откликнулся?

— Да.

— Ну и сообщай, что с Ивановым. Какие новости я теперь везу в Москву?

— Пока вот такие, брат, — говорит Молинари устало. — Передай Анечке, что я приеду, как только получу визу, ладно?

— Ты уверен, что ей это нужно?

— Не хочу даже думать, что нет.

Лэм, конечно, ни по каким телефонам не отвечает. А лететь в Москву Ивану теперь совсем не хочется. Потому что летит он гонцом, кажется, с самыми дурными вестями, каких только могут ожидать и Анечка, и родители Иванова.

Вспоминая удивленно-возбужденный шум толпы, которой пришлось раньше времени покинуть Blue Note, Штарк испытывает щемящее чувство, будто он что-то упустил, не понял, недоспросил. Не успел.

В единственном сообщении, которое прислал Молинари, пока Штарк с Софьей были в воздухе, — ссылка все на ту же «Нью-Йорк Пост». С первой же фразы у Ивана словно проваливается сердце:

«Этой ночью в Центральном госпитале скончался русский музыкант, обманным путем организовавший себе концерт в Blue Note и потрясший публику „дьявольским“ исполнением блюза.