Дьявольские трели, или Испытание Страдивари - Леонид Бершидский

Иванов снова плюхается в кресло. Неужели это правда, про Констатинова?

Получив ключи — их разместили по соседству с номером Боба, и все уже оплачено, — они собираются в номере у Иванова вокруг допотопного ноутбука, который он привез с собой. Все русские новостные сайты пестрят заметками о красочной смерти Константинова.

— Видишь, жена застрелила, — говорит виолончелист. — Что неудивительно, да ведь? Так что можешь больше не шифроваться.

— Я бы сказала, очень даже удивительно, — комментирует Ксю. — Курицу, которая несет золотые яйца… Гусары, молчать!

— Так я, в общем, уже и не шифруюсь, — отвечает Боб Дорфману немного смущенно. — Просто мобильным телефоном пользоваться перестал. Сначала чтобы не нашли, а теперь отвык уже. Сами попробуйте.

— Хорошо, что хоть электронной почтой не перестал, — говорит Чернецов. — Мы что, так в номере и будем сидеть? А выпить за встречу?

Теперь ему никто не возражает, и вся компания направляется в гостиничный бар. Иванов и следом за ним Дорфман заказывают чай, Чернецов — пиво (это слово он внятно выговаривает по-английски). Ксю, секунду поколебавшись, присоединяется к нему.

— Так что за расклад ты хотел объяснить? — спрашивает Чернецов, с наслаждением опрокинув в себя кружку и показав ее официанту: мол, пора наполнить.

— В общем, если коротко, я хотел предложить вам сыграть вместе. Но не так, как раньше. Концерт завтра, так что на самом деле нам надо репетировать прямо сейчас. Ксю, это хорошо, что у нас есть скрипка. Ты импровизировать умеешь?

— Сложный вопрос, — Ксю отпивает пива. — На самом деле я все умею.

— На все руки от скуки, — рекомендует подругу Чернецов.

— Вова, а ты же когда-то говорил, что можешь на бас-гитаре…

— На чем угодно с четырьмя струнами. Руками, зубами, хоть жопой.

— Вован, остановись. — Дорфман с кислой миной потягивает зеленый чай. — Я тебе говорил про Геффена, он не по классике. И даже не начинай бухать: ты понял, что тебя привезли рок играть? Завтра концерт.

— На самом деле блюз, — кивает Иванов. — Сейчас поедем на базу. Ноты там покажу. Но много чего придется придумывать на ходу.

— Если смотреть реально, Боб, мы завтра ничего сыграть не можем, ты ведь это понимаешь? — говорит Дорфман. — Почему ты раньше не позвал?

— Не мог, Миш. Я сам тут четыре дня. Времени мало, это понятно. Но ведь… Вы хоть понимаете, зачем я вас выписал? Вот был у нас в Москве квартет. И мы сыграли в Малом зале, здорово, очень радовались, строили планы. А здесь совсем другое. Нет, я не рвусь в рок-звезды. Но нас точно услышат. Представляете себе, что может у нас получиться, если не облажаемся?

— Не облажаемся, — хорохорится Чернецов в ответ на самую длинную речь, произнесенную Ивановым за всю жизнь, и допивает вторую кружку. — Поехали.

* * *

Припарковавшись на северной оконечности Квинса перед мостом на Райкерс-Айленд, Молинари забирается в синий микроавтобус, который возит посетителей тюремного города через мост, и готовится многократно выворачивать карманы, подставлять бока и ноги для ощупывания, отвечать на вопросы про наркотики и бритвы, которых он, конечно, не везет для Людмилы Константиновой. Почти все его попутчики — чернокожие, в том числе пара едва одетых девиц, явно стремящихся облегчить бойфрендам тюремные муки. Их, знает Молинари, на острове нарядят в безразмерные футболки больничного бирюзового цвета, как бы они ни сопротивлялись и ни материли бесчувственную охрану. Сыщик бывал здесь много раз: на РайкерсАйленд попадает большинство арестованных в Нью-Йорке, а женщины — вообще все. Тюремное население острова — тысяч пятнадцать или чуть меньше. Чтобы навестить любого из них, нужно часами ждать и терпеть унижения. Но это самый короткий путь к ответу про скрипку. Более прямой, чем выцарапывание видеозаписей из службы безопасности «Фор Сизонс» или полиции, а потом их отсмотр. Более надежный, чем разговоры с полицейскими, которые ни про какую скрипку вообще могли не слышать, — а поговорив с Молинари, принялись бы ее искать.

На мосту в автобус забираются двое в форме департамента исправительных учреждений. «Народ, сегодня на острове проходит проверка на контрабанду, — лениво произносит один из них. — У кого с собой наркотики, в карманах или в любой полости тела, давайте их сюда, без последствий. Предлагаю в первый и последний раз. Если у вас что-нибудь найдут при досмотре, я не виноват. Давайте, думайте скорее; вы хотите на свидание, а я хочу на обед. Сегодня пятерых уже поймали».

И когда успели, думает Молинари: сегодня это, может быть, второй или третий рейс на остров. Верят они или нет, но пассажиры микроавтобуса молчат. Никто даже не смотрит на двоих в форме, и те вылезают вместе со всеми перед входом в тюремный комплекс. Отсюда будут на автобусах развозить по разным тюрьмам.

Сегодня Молинари везет: уже через два часа его заводят в комнату с кабинками, где можно через стеклянную перегородку общаться с подозреваемыми в серьезных преступлениях. Константинову приводят не в тюремной форме, а в своей одежде: белая блузка, джинсы. Садясь напротив Молинари, она серьезно и выжидательно смотрит на гостя, о котором ничего не знает.

— Меня зовут Том Молинари, — говорит сыщик в телефонную трубку. Так им и предстоит общаться — максимум час. — Я друг Анечки Ли. Можно я задам вам несколько вопросов?

— Я плохо говорю по-английски, — признается Людмила и вдруг переходит на итальянский: — Ваша фамилия — Молинари, значит, вы итальянец? Я когда-то была переводчицей с итальянского, мне было бы удобнее на этом языке.

— Конечно, синьора, — широко улыбается Молинари. — Зря я волновался, что не знаю русского.

— Вот и хорошо. Можно тогда я сначала спрошу вас? Откуда вы знаете Анечку Ли?

— Мы с моим партнером частные сыщики. Нам поручили выяснить происхождение одной очень дорогой итальянской скрипки. Эта скрипка принадлежала одно время приятелю Анечки, а потом пропала. Анечка была в тот вечер с этим музыкантом. На следующее утро он тоже пропал. Мы вместе с ней искали этого скрипача.

— У Анечки был еще любовник, кроме моего мужа?

— Я рад, что вы готовы открыто говорить на эту тему.

— Уж если я оказалась готова застрелить эту свинью, обсуждать я могу что угодно, — говорит она, словно это должно быть очевидно любому здравомыслящему человеку. — Мы ведь были в некотором смысле подружками с Анечкой, когда она спала с моим мужем. Она предлагала считать ее младшей женой.

Константинова в этой новой жизни явно решила называть вещи своими именами.

— Отвечая на ваш вопрос — да, Анечка считает, что любит этого музыканта, — принимает правила Молинари.

— Вам явно неприятно было это говорить, — замечает Константинова.

— Вы наблюдательны. Анечка мне небезразлична.

— Очень популярная девушка. — И опять Людмила только констатирует факт, никакого сарказма в ее тоне нет. — Хорошо, чего вы хотите от меня?