Мода и гении - Ольга Хорошилова

Юрий Анненков.

Автопортрет с моноклем. 1950-е гг.

12 июля 1974 года в Париже на 86 году жизни скончался известный русский художник Юрий Павлович Анненков. На кладбище Баньё его тихо и торжественно похоронили. С моноклем в глазу. Такой была его последняя воля.

Супруга художника Мадлен, очень любящая и очень верная, сделала всё, как он завещал: Sans musiques, ni fanfares, ni sonneries. Ни музыки, ни фанфар, ни траурных рожков. Юрия Павловича некогда впечатлили похороны президента де Голля, и он, талантливый сценограф, решил, что все будет именно так.

И было так. Ни музыки, ни пафосных речей, ни бесполезных рыданий. Никаких чужих высокопоставленных лиц с траурным кое-как слепленным гримом. Только близкие, только друзья. Скромные венки, скромный гроб, строгий шерстяной костюм. И монокль в глазу.

Это был не старческий каприз и не жутковатое щегольство post mortem. Монокль был частью Анненкова-портретиста и Анненкова-модника, его всевидящим оком, которым он изучал прихотливые мелочи жизни и бесстыже разглядывал молоденьких ведетт в сочиненных им самим костюмах. Но раздевать ведетт ему нравилось больше.

ЩЕГОЛЬ-ЭРОТОМАН

Кажется, Юрий Павлович не расставался с ним никогда. Он прогуливался со «стеклышком» по любимому Петербургу вдоль ночного полуобморочного Екатерининского канала и бойкого во все часы Невского. Он шлепал по заплеванной топотливой Сенной, на минутку забегал в дремотную Коломну, желтую, жухлую, в заплатанных фасадах и заплаканных ржавых крышах.

Он жадно пил пахучую жизнь, наслаждался колоритными персонажами, жирными буржуа, синепузыми кучерами, ватными торговками, пустозвонкими столичными офицериками, разрисованными дамочками. Он подмечал их жесты, словечки, ухмылочки. Наслаждался их кружевным слащавым мещанством.

В красиво измятом шерстяном костюме, накрахмаленный и развязный, он крутил хмельных продажных девок из Воронежа, Орла и Тулы в петроградских дансингах и кабаре, в «Гигиене», «Эрмитаже» и «Екатерингофских номерах». Он впивался в их податливую теплеющую плоть своим пронзительным третьим, всегда холодным глазом. И потом эти размалеванные лица, расцелованные, растекшиеся вишневые рты, атласное сало платьев, жемчужины пота и очаровательные дырки на фильдекосовых чулках — всю эту продажную пахучую бедность он остроумно рисовал днями и даже ночами, поблескивая всевидящим безжалостным «стеклышком».

Монокль Анненкова хохотал сотнями электрических фонариков в артистических кабаре, блестел колкой иронией на революционных митингах. В августе 1924-го, когда спасительный экспресс мчал его прочь из России через Литву, Австрию, Германию в благословенную Италию, художник наблюдал новую жизнь сквозь монокль, ставший, как и он, эмигрантом. С ним перебрался в Париж.

Анненкова часто видели в монпарнасских кабаре. Его напудренное лицо с белой точкой бликующего стекла можно разглядеть на задорной фотографии артистического маскарада. Кажется, это 1926-й.

Он веселился с моноклем, работал с моноклем. И парижские друзья говорили совершенно серьезно: «Жорж не снимает „стеклышка“ ни когда ест, ни когда спит, ни когда тесно общается с дамами». Вполне может быть.

На киноплощадке во время съемок Анненков-костюмер поправлял сбившиеся складки на бюстах киноактрис, скользнув по ним прохладным «стеклышком». Он щедро раздавал интервью журналистам. И на радио «Свобода» читал отрывки из своих русских воспоминаний, часто поправляя дрожащий, не к месту растрогавшийся монокль.

Юрий Анненков и Сильвана Маньяно во время примерки платья.

Конец 1940-х гг. Фото из книги «Одевая эпоху» (1951)

Юрий Павлович в монокле почти на всех автопортретах, которые нынче украшают обложки «Дневника моих встреч». Он есть и на шарже 1922 года. Мастер изобразил себя нэпманом: полная зубов осклабившаяся челюсть, жесткий воротничок, полосатая бабочка, котелок и глаз в круглой черной оправе. На своем единственном скульптурном автопортрете, выполненном в 1930-е, он отметил любимый аксессуар пустотой вместо глазного белка. Монокли носят и киноперсонажи Анненкова: граф из фильма «Карусель», сюрреалистская Маска из «Удовольствия», позолоченные придворные старички из «Майерлинга», карлик-конферансье из «Лолы Монтес». А элегантный генерал из фильма «Мадам де» не только на плацу, но и в постели со «стеклышком», ввинченным в глаз.

Но все-таки почему монокль? Почему художник превратил его в особый знак?

Юрий Павлович был до смешного близоруким. На выставке он скоренько подбегал к понравившейся картине, словно к смазливой девушке, и, вставив покрепче монокль, принимался рассматривать, все ближе и ближе, водил носом туда и сюда, пока не утыкался в самое полотно. Говорили: «Анненков опять облизывает картины».

И то же было с молоденькими натурщицами. Он рисовал их без устали. Сперва абрис, несколько быстрых штрихов и затем самое вкусное — детали одежды и тела. Анненков приближался, модели терпели и его пристальный монокль, и вкрадчивое ощупывание («пардон, мадмуазель, я, знаете ли, близорук»), и дыхание, и резковатый парижский парфюм.

Анненков обожал парфюмы и ладные костюмы. Он обожал моду, ее буржуазные сложности, мещанские детали, кружева и панталончики, корсетные крючки и каучуковые подвязки. И он питал нежнейшие чувства к безделицам, запонкам, перстням, натурщицам, всякой вообще галантерейной мелочи.

Но монокль — не только оптический прибор. Это вещица истинных франтов начала ХХ века. Ни один артист, режиссер-денди или модный писатель не мог обойтись без «стеклышка». Оно поблескивало в глазу германского актера Конрада Вейдта, русского писателя Михаила Булгакова, парижского сюрреалиста Тристана Тцары, немецко-американского режиссера Фрица Ланга. И даже черно-белый немой коротышка Чарли карикатурно укрощал прыткий монокль, но тот не слушался, выпрыгивал, порхал, вертелся, не давался. Так Чаплин передразнивал богему.

Cамым модным видом считался монокль без оправы — широкий, плотный, с насечками на гурте, которыми он держался в глазу. Носить такой необыкновенно сложно, но в этом был богемный шик — уметь удержать его на месте даже во время тряского джаза. Впрочем, для таких случаев модники-интеллектуалы имели наготове и другой — из зеленого целлулоида, специальный, танцевальный, небьющийся. Возможно, у Анненкова был и такой.

Юрий Павлович любил «стеклышко» и за его связь с темным опасным миром плотских наслаждений, о котором знал почти все. Аксессуар был тайным знаком, которым гедонисты-художники, артисты, дамы полусвета и денди обоего пола сообщали о своих сексуальных желаниях, порой своеобразных. Монокль был символом сексуального раскрепощения, либертинажа высшей богемной пробы. В размашисто-смелые двадцатые «стеклышко» полюбили артисты галантного жанра, мужские и женские имперсонаторы, которые намекали им на свой истинный пол, тщательно скрытый костюмом и пудрой.