Мода и гении - Ольга Хорошилова

Блок в поэме сохраняет Ваньке жизнь. Анненков Ванькину жизнь продлевает: добротным костюмом, модными безделицами он переносит его в «светлое будущее», в самое пекло новой экономической политики. Ванька определенно станет буржуем, откроет лабаз, обзаведется модным гардеробом и десятком дородных, задастых, улыбчивых Катек. Жизнь наладится.

Больше, милый Анненков, больше деталей!

Мелочи, десятки мелочей — комнатная дребедень вертится звонким хороводом на страницах «Мойдодыра». Уносится прочь одеяльце, прыгают задорно подушки, левитирует ночной горшок. На взвившейся белой простыне видна вышитая буковка «В». Маленького неряху звали Ваня или, возможно, Вася. Так решил Анненков.

Незнакомка прихорашивается у зеркала.

Из альбома «Портреты», 1922 г.

Юрий Анненков. Ванька и Катька.

Иллюстрация к поэме Александра Блока «Двенадцать», 1918 г.

«Центрконфетка», «Раймочалка» на Садовой и Сенной, все бегут по Петрограду, волокут добро домой. И добро это нэпманское — белые аппетитные булки на подносе, спички в дородных коробах, масляные купюры в лоснящихся бумажниках. Советские граждане распаренными горошинами наполняют жестяные банки трамваев. Головы, спины, котелки, фуражки, портфели, цветастые юбки, галифе, сапоги, галоши. Город жужжит, город бежит. Петроград Анненкова — проворная многоножка.

Чумазый пацаненок, жертва Мойдодыра, живет безбедно. У него своя комната и масса чудных вещиц. Есть даже мандолина, деревянный кавалерист с сабелькой и шлем римского легионера. Все это печально улетает в окно, прочь от неряхи. На кухне, куда он наведывается за чаем и «конфектами», модные мелочи: полотенце в венскую шашечку (намек на дизайнера Йозефа Хофмана), расчески и щеточки для волос из дореволюционного счастливого детства. Оттуда же родом мыло «Нестор» — генеральским погоном лежит на плече Мойдодыра. Этот знаменитый продукт выпускало «Невское стеариновое товарищество» с начала ХХ века. Его любили не только в России. До Первой мировой «Нестор» успел получить золотую медаль на престижной Парижской выставке. И газеты рекомендовали не покупать, а непременно «требовать» его во всех петербургских магазинах.

От чумазого парнишки убегают ложки, вилки-балерины и большой нож. На лезвии название марки — Fiskars. Это была одна из самых известных финских компаний в дореволюционной России. Производила предметы быта из стали, в том числе ножницы, ножи, вилки. Стоили они недорого в сравнении с дородным купеческим серебром Кузнецова или Хлебникова. Их покупали петербуржцы средней руки. Во время военного коммунизма многие семьи распродали столовое серебро и оставили недорогие ножи и вилки Fiskars. В начале НЭПа, когда Анненков сочинял иллюстрации для «Мойдодыра», именно столовые приборы финской компании чаще всего присутствовали на столах и в буфетах. И в этой едва заметной детали — десяток лет истории русского быта.

Впрочем, даже она — не самая известная мелочь в творчестве мэтра с моноклем. Самая известная — это муха, и не где-нибудь, а на просвещенном челе Алексея Ремизова. Муха принесла Анненкову первый орден.

В двадцатом, самом жутком, самом голодном году Юрий Павлович (с печной трубой во рту, по его меткому карандашному выражению) замерзал в опустошенном Петрограде. Замерзал, но работал и шутил — остроумно, а порой зло. И тогда особенно ценил теплые, мягкие, мятые часы дружеского ничегонеделанья. Он обожал ничего не делать у Ремизова, в его тусклой, неприбранной, жужжащей, живущей свой жизнью квартирке, среди рваных освежеванных стульев и кресел в пролежнях былой роскоши, среди пухлых книг и папирусов с фантастическими кренделями, среди притихших недобрых ничевоченок, фигурочек, трубочек, куколок, которые отовсюду таращились на Анненкова. Впрочем, были еще обезьянки, шаловливые и недобрые, но их видел только Ремизов и с ними перемигивался украдкой.

Однажды во время тихого жужжащего желтого вечера Юрий Павлович взялся рисовать его портрет, без подготовки, сразу, запросто. Ремизов послушно сидел полтора часа, растрепанный, с чертячьими рожками волос, в клошарном рубище: нечто вязаное непонятного цвета, а поверх бесформенная пестрая тряпица, в прошлом блуза супруги Серафимы, женщины уважаемой и весьма дородной. Кофточка была велика. И она вся была в мелкий сказочный цветочек, на уголке воротничка пестрела кумачовая заплата. Ремизов носил ее словно восточный халат, уютно запахнувшись, и водил пальцами по цветочкам: для него они тоже были живые, он с ними разговаривал.

Этот обедневший нездешний сказочник, случайно забытый революцией, сидел в своей живой жужжащей норе в волшебной кофточке и послушно позировал Анненкову. Мешала только муха. Она упрямо садилась на влажный от вечера и горячего чая лоб. Сказочник ругался, муха не сдавалась. Анненкову даже показалось, что они вдвоем разыгрывают перед ним спектакль. Он хохотал, поправлял развеселившийся монокль, скрипел карандашом. Цветочки, заплатка, нечто вязаное, черные чертячьи рожки, заколдованная муха — все попали на портрет.

Он считается удачным, хотя Ремизов здесь похож на общипанного революцией лавочника-мещанина. Не спасают даже рожки.

Ремизова многое объединяло с Анненковым. Оба любили пошлость и острые детальки жизни, ее скорлупки, заплатки, бородавки, грязь под ногтями, невыметенные крошки жилищ. Оба любили Достоевского и обожали его тихий шедевр — «Скверный анекдот». В 1945 году Ремизов перевел рассказ на французский язык и написал предисловие (не включенное, однако, в издание). Анненков создал иллюстрации.

В беседах они часто вспоминали слова Достоевского: «Не забывай мелочей, чем мельче черты, тем иногда важнее». Ремизов и Анненков мелочей не забывали. И не забывали друг друга. Юрий Павлович навещал ослепшего, но все еще бодрого сказочника в его эмигрантской волшебной норе, куда чудесным образом переместились петроградские насельники, в том числе невидимые злые мартышки. И до конца своих дней бережно хранил рукописный орден «Обезьяньей Великой и Вольной Палаты», которым Ремизов наградил Анненкова за портрет с мухой. Такой же орден был и у моего дяди, Ростислава Гофмана, французского музыковеда, близко знавшего петроградского сказочника и сказочника в монокле.

МЕЛОЧИ ЖИЗНИ

Анненков с детства обращал внимание на костюмы и моду, хотя его скромные родители этим совсем не интересовались. Отец, Павел Семенович, убежденный народоволец, бывший ссыльный, служил страховым агентом в компании с говорящим названием «Надежда» — работал без удовольствия, но семейство обеспечивал. Павел Семенович не любил имперской роскоши, буржуазных мелочей, моду. Детей воспитывал в достатке и скромности. Его супруга Зинаида Александровна, из семьи народовольца, разделяла убеждения Павла Семеновича. Не позволяла себе дорогих безделиц, носила неприметные платья, почти не пользовалась косметикой.