Встречи на московских улицах - Павел Федорович Николаев

художники рубежа XIX–XX веков. По его же инициативе в старой столице появилась Частная русская опера.

Савва Иванович владел имением Абрамцево по Ярославской железной дороге, а в Москве – домом 6 на Садовой-Спасской улице. Туда как-то зашёл молодой художник К. А. Коровин. Его появление в апартаментах промышленника оказалось очень кстати: Мамонтову принесли небольшой увесистый тюк.

– У меня есть к вам просьба, – обратился Савва Иванович к художнику. – Вам сейчас подадут лошадь. Будьте добры, отвезите тюк в правление, вы знаете, на Ярославскую дорогу, и передайте его Анатолию Ивановичу. Это ценные бумаги. А оттуда проедете к себе, захватите краски, холст. А я должен съездить в банк. Возвращайтесь назад сюда – поедем в Абрамцево.

Тюк Коровин передал брату Саввы Ивановича и вернулся на Садовую-Спасскую. Мамонтов предложил ему наскоро закусить и спросил:

– А вы знаете, что вы отвезли?

– Нет.

– Деньги. Десять миллионов.

– Что же вы мне не сказали?

– Вы бы не повезли, испугались. Я бы и сам не повёз.

– Чьи же это деньги?

– Государства, казны. Взнос по постройке Архангельской дороги[33].

– Отчего же артельщики не повезли?

– Мало ли что могло быть, а вас никто не знает. В голову не придёт.

Довольный благополучно завершившейся операцией, Мамонтов поехал отдыхать. На Ярославском вокзале Коровин имел возможность наблюдать за отношением к нему персонала вокзала:

– Я заметил, как любили Савву Ивановича простые служащие, носильщики, кондуктора, начальник станции. Он имел особое обаяние. Никогда не показывал себя надменным хозяином, не придирался, не взыскивал, со всеми был прост. По многу лет люди служили в его учреждениях. Он не сказал мне никогда ни про кого плохо. Если были трения, он отвечал иронией.

Железная дорога Москва – Ярославль – Архангельск первый десяток километров идёт параллельно современному проспекту Мира и Ярославскому шоссе. И Мамонтов обратил на это внимание художника:

– Видите шоссе? Оно на Троице-Сергия. Это место памятно мне. Давно, когда ещё был мальчишкой, я пришёл сюда[34] с отцом. Тут мы с ним сидели у шоссе и считали идущих к Троице-Сергию богомольцев и подводы, идущие с товарами. Каждый день отец заставлял меня приходить сюда по утрам, считать, сколько пройдёт и проедет по дороге. Отец хотел узнать, стоит ли строить железную дорогу. Тогда в Пушкине, я помню, не было никаких дач. Глухие леса…

В разговоре незаметно прошло время. В Абрамцеве застали И. Е. Репина, В. М. Васнецова, В. А. Серова. Вскоре подъехали и другие художники из Мамонтовского кружка; общительным и любознательным человеком был Савва Иванович. И конечно, знающим: окончил Институт корпуса гражданских инженеров в Петербурге, учился на юридическом факультете Московского университета; хорошо разбирался в искусстве (театр, живопись).

Была зима, было счастье. В 1917 году Е. Ланг и её супруг, адвокат Аронсберг, жили на Сухаревской площади в доме с зелёной мозаикой на фронтоне. Из окон своей квартиры Евгения наблюдала сутолоку площади; это давало ей материал как художнику. Как-то на этой площади она встретила старого знакомого – художника Д. Д. Бурлюка, от которого узнала о предстоящем выступлении в Политехническом музее В. В. Маяковского.

Владимира Владимировича Ланг знала с 1911 года по школе-студии П. И. Келина как большого фантазёра, и ей было интересно увидеть поэта. Но встречаться с ним она не собиралась. Поэтому оделась скромно и сидела в самых верхних рядах. Выступление поэта, бывшего совсем недавно совершенно безызвестным, произвело на Евгению ошеломляющее впечатление:

– Прошёл этот вечер с неописуемым успехом, с неописуемым; Маяковский был совершенно блестящ. Зал ревел от удовольствия. Яблоку некуда было упасть. После окончания на нём висели люди буквально гроздьями, он подписывал им программы или что там ему давали.

Бурлюк, по-видимому, сказал Маяковскому о встрече с Ланг, и после окончания вечера поэт стоял у выхода из музея, кого-то высматривая. Увидев Ланг, рванулся к ней:

– Женечка, наконец я вас опять встретил.

Ланг была женщиной уравновешенной, не очень-то поддающейся эмоциям, поэтому ответила спокойно:

– Да, Володя, годы прошли. Я должна сказать, что вы на меня довольно большое произвели впечатление.

То, что случилось далее, Евгения назвала позднее «непозволительной вещью». Непозволительной для её темперамента, для её натуры – она забыла про подругу, с которой пришла на вечер:

– Забыла про Людмилу и вспомнила, когда с Маяковским где-то по улице шла. А Людмила мне потом говорила: «Вы оба как сомнамбулы пошли. Ни на что не оглянулись и пошли куда-то».

Заходили в кафе «Сиву» на Неглинной, гуляли по улицам, потом Маяковский проводил Евгению до Сухаревской, к её дому. А затем началось то, что удивляло художницу впоследствии:

– И как это бывает в юности, почему-то на следующий день мы встретились опять. И потом встретились опять. И стали встречаться каждый день. И как-то за чашкой кофе у меня дома Володя говорит: «Я тебя любил, когда ещё был мальчишкой. Я тебя всё ещё люблю, конечно». И тогда я поняла, что я на это отвечаю. И на следующий день я сказала мужу, что я с ним развожусь.

Интересна реакция на это решительное заявление адвоката Аронсберга:

– Знаешь что, останемся друзьями. Это увлечение долго не продлится, за ураган замуж не выходят.

…Минули осень и зима, наступила ранняя весна 1918 года, и в одной из газет Ланг прочитала маленькую заметку о возвращении из Петрограда в Москву Брика и его супруги. Зная о маниакальной привязанности Маяковского к Лиле Юрьевне, Евгения решила внести ясность в свои отношения с поэтом. Женщина решительная, она, как говорится, поставила вопрос ребром:

– Володя, я очень просто покончила со своими личными делами. Я совершенно свободна. Теперь твоё дело решать твою и нашу судьбу.

– Я с ними расстаться не могу, – был ответ Маяковского, на который последовало жёсткое заявление Ланг:

– Я понимаю, и я ухожу из твоей жизни. Не будет ни сцен, ни слёз, ни упрёков. Ну, была зима, было каких-то восемь месяцев. Было счастье. Не в каждой человеческой жизни это бывает.

– Но ведь они приезжают завтра. Сегодняшний день ещё наш, – попробовал оттянуть разрыв Маяковский. Евгения не пошла на это:

– Знаешь, Володя, я сейчас храбрая, а вот буду ли я храбрая завтра – я не знаю. И я предпочитаю всё покончить вот сейчас. Будь счастлив. Не бойся никаких упрёков, не бойся слёз. Было хорошо – за хорошее спасибо.

Показательно для характеристики обоих, как они провели ночь: Ланг работала, а Маяковский «страдал»; мучился от сознания, что ему так решительно дали от ворот поворот. Под утро, в три часа, не выдержал и позвонил на Сухаревскую: