Шарко - Франк Тилье

Люси показала ему эсэмэску от Николя в ее мобильнике: «След от PéBaCaSi на потолке в подвале!»

– Вот это беспокоит меня даже больше, чем тетя. Я получила ее в середине дня. Вспомни, что Николя сказал тебе о первой отметине. К каким выводам он пришел? В каком направлении движется?

Шарко, казалось, искал ответы на ободке своего стакана.

– Не имею представления. Он вернулся оттуда к подведению итогов аутопсии, но был загадочен и молчалив. Такое ощущение, что он что-то нащупал.

Люси прижалась к своему мужчине, уткнувшись лицом в ложбинку на его плече. Того покачивало, и не только от алкоголя. Да и кто бы себя чувствовал по-другому, когда от тебя зависят судьбы четырех человек?

– Не сдавайся, Франк. Только не ты. Ты опора нашей семьи. Если ты дрогнешь, все рухнет. Летицию достали из земли. Ее вернут тем, кто всегда заботился о ней. А мы будем делать то же, что и всегда, потому что это наша работа: отомстим за нее и раскроем дело.

– Историю Мев Дюрюэль очень трудно отследить, господа.

На следующее утро Шарко, Белланже и психиатр Мишель Каталуна шли по одному из коридоров больницы в Виль-д’Аврэ, в двух шагах от Версаля. Здание, где содержались сорок четыре пациента, страдающие серьезными психическими расстройствами, выглядело приятно и было окружено густой зеленью.

– Ее приемный отец Ролан Дюрюэль умер, упав с лестницы, лет десять назад. Ему было семьдесят шесть лет. Специалист по паукам, который облазил леса планеты в поисках новых видов. Имя Мев впервые появилось в записях французской администрации в девятьсот шестьдесят первом году. Брошенная девочка, дикарка, которую искатель приключений нашел, когда она бродила в нескольких километрах от фермы, где он жил со своим престарелым отцом, к северу от Шартра. Сначала она росла в специализированных учреждениях, потом Дюрюэлю удалось получить над ней опеку, и в конце концов он ее удочерил.

– Сколько ей было лет? – спросил Николя.

– Лет шесть-семь к тому времени, как ее нашли. Точного возраста мы не знаем. Никто так и не выяснил, откуда она родом. Какие только гипотезы не выдвигались, в том числе и предположение, что ее вырастил вместе с собаками какой-то садист. На сегодняшний день я убежден, что Дюрюэль подобрал ее в дебрях джунглей во время одного из своих путешествий и умудрился нелегально ввезти сюда. У него были деньги, много денег. А как вы знаете, имея деньги, можно купить все. Даже жизни.

Значит, Мев сейчас около шестидесяти. Шарко представлял ее себе куда моложе, без сомнения из-за менструальной крови, которая в его глазах символизировала роды, появление новой жизни, женщину-кормилицу.

– …Она не разговаривала, только испускала крики и гортанные звуки, спала прямо на земле. В первые месяцы она отказывалась от любой пищи, кроме сырых сердец и печени животных. По прошествии двух-трех лет, путем сложных административных махинаций и кое-кого подмазав, Дюрюэль сумел заполучить ее. Итак, она выросла и постарела на огромной затерянной ферме. Этот кусок сельской местности стал ее единственной вселенной, но именно там она чувствовала себя лучше всего, в непосредственной близости с природой и животными. Ролан хорошо о ней заботился, врачи и воспитатели сменяли друг друга, обеспечивая развитие ребенка. Когда Ролан уезжал по работе, на его место заступал старик-отец.

Они остановились в зале с ярко окрашенными стенами, где пациенты всех возрастов занимались кто рисованием, кто живописью, кто коллажами. Стены были завешаны произведениями в той или иной степени грубыми или мрачными. Рты, огненные спирали, огры с чудовищными руками… Терапия искусством, – подумал Шарко. На одной из стен он сразу заметил рисунки Мев Дюрюэль. Темно-красные и черные контуры, сцены опасности, подвешенные головы… Каталуна указал на пациентку, сидевшую в глубине и склонившуюся над листом бумаги:

– Это она, вон там. Сосредоточилась на таблице судоку. Она большой спец по играм в буквы и числа, способна решить судоку меньше чем за три минуты. У нее необыкновенная память, она обожает просматривать словари. Кто знает почему. Она прекрасно умеет читать и писать, мы знаем также, что она может общаться устно, и слышали, как она разговаривает с другими пациентами, но с нами – никогда.

– Почему?

– Вы незнакомцы, а я в халате. Все трое, мы потенциальные агрессоры. Вот уже десять лет, как она не сказала мне ни слова. Как видите, Мев брюнетка с голубыми глазами, европеоидный тип. Но сам факт, что в ее произведениях постоянно присутствует растительность, дикие животные, туземные лица и эти отрезанные головы, свидетельствует, что раннее детство она, скорее всего, провела в джунглях. Может быть, в Папуа – Новой Гвинее.

– Почему именно там?

– Ролан Дюрюэль бывал на этих задворках мира, населенных каннибалами, в конце пятидесятых годов. Он вернулся во Францию в шестьдесят первом.

Женщина произвела на Шарко сильное впечатление. Массивная, как ствол дуба, с эбеновыми волосами, широкими запястьями и лицом, черты которого казались прорезанными эрозией. Кожа цвета коры. Он представил ее в детстве, как она пожирает сердца, сжимая их пальцами, среди примитивного племени отрезателей голов.

– А чем она на самом деле страдает? Мне говорили о… шизофрении.

– Параноидальная шизофрения, если быть точным. Непрекращающиеся фазы психического расстройства, в наиболее острых проявлениях психотические, с жестокими зрительными и слуховыми галлюцинациями при доминанте преследования. Мев регулярно преследуют… разливы крови.

Николя нахмурился:

– Не понимаю.

Мев взглянула на них, как если бы услышала. Шарко увидел в ее взгляде мрак джунглей и агрессивность дикого животного. С тем же недоверчивым видом она еще больше съежилась на стуле и вернулась к прежнему занятию.

– Вы уже видели страх в чьих-то глазах? Настоящий страх, тот осязаемый ужас, который может заставить покончить с собой или искалечить себя, лишь бы избавиться от него? Именно это происходит с Мев, когда ее начинают преследовать разливы крови. Они густые и почти не производят шума, когда медленно надвигаются на нее, но Мев их слышит. Она ощущает их рокот, похожий на лаву, которая прокладывает себе путь сквозь скалу.

Он ответил на приветствие пациента, который дружески помахал ему, и вернулся к своим собеседникам:

– Когда десять лет назад ветеринар с той фермы обнаружил тело ее отца, упавшего с лестницы высотой в шесть метров, Мев стояла, распластавшись по стене, потому что кровь, лившаяся из расколотого отцовского черепа, растеклась у самых ее ног и… как бы сказать, символически мешала ей убежать. Она истерзала себе всю промежность, думая, что польется менструальная кровь и сможет побороть чужеродные потоки. Ей было тогда около пятидесяти лет.

Безумие в чистом виде, которое возвращало Шарко к его собственной истории. Еще и сегодня он помнил Эжени, девочку, однажды появившуюся в его голове, неутомимую болтушку и большую любительницу арахисового масла. Да, он помнил ее, но теперь уже больше не видел, и в этом заключалось все отличие от женщины, сидящей в глубине комнаты. Но, как бывший больной, он без труда мог представить себе мучения Мев. Из-за дисфункции в голове она видела эти разливы, потому что в ее мозгу зоны, связанные со зрением, возбуждались каждый раз, когда появлялись галлюцинации. У нее не было никакой возможности отличить ложное от настоящего.