Сикстинский заговор - Филипп Ванденберг

Еллинек бережно вынул ящик и поставил его на стол. Коричневатый ящик был шириной около полуметра и длиной в метр. Некоторое время кардинал смотрел на него. Он был так близок к истине, но мужество, казалось, покинуло его. Еще мучительнее был страх перед неизвестным. Что его ждет? Какая правда ему станет известна? Имел ли он право трогать документы понтифика?

Если Господь пожелал, чтобы рукопись была утеряна и забыта, смел ли он возвращать ее на свет божий? Нес ли он за это ответственность? Решится ли он, не посвящая никого, в одиночестве вести здесь исследования? Разве не должен он был рассказать все участникам консилиума?

Все эти мысли проносились в голове кардинала. Меж тем он уже сломал печать. Внутри лежали письма, документы и исписанные листы. Здесь действительно находился оригинал письма Микеланджело к Асканио Кондиви. Руки кардинала тряслись: на дне ящика лежал толстый пергаментный свиток. Вынув его, он сразу узнал древнееврейские буквы. Бумага пожелтела от времени, на титульном листе надпись – «Книга молчания».

Рукопись разбирать было сложно. Еллинек внимательно стал вчитываться:

«Я, имярек и незначащий, получил от моего учителя это знание, которое ему дал его учитель, а тому – свой, с заветом передать это знание дальше тому, кто достоин и талантлив, и чтобы эти достославные люди передавали истину далее, чтобы она никогда не утратилась». Кардинал узнал стиль каббалиста Абулафии и продолжил читать текст – строку за строкой. «Я задумал данную книгу, – писал Абулафия, – потому что, преследуемый инквизицией, я сомневался: удастся ли мне передать тайну изустно. Но она не может уйти в небытие. Тогда я решился передать известные мне знания в виде послания. Тому, кто не является каббалистом, запрещено под угрозой проклятия Всевышнего читать "Книгу молчания"».

Это примечание пробудило еще большее любопытство кардинала. Он жадно читал, так быстро, как мог: о крепости веры и о древних традициях. Кардинал долго не мог понять, что же каббалист намеревается сообщить. Но вот он наконец дошел до самого сердца рукописи: «Я открою эту тайну людям во благо, дабы направить их к вере истинной, чтобы постигли они полноту знания и отреклись от заблуждений. Иисус, которого мы считаем пророком смертным, не восстал из мертвых на третий день, как верят те, кто считает его сыном Господа. Люди, преданные учению каббалы, выкрали тело его и отвезли в Сафед, что в Верхней Галилее, где Шимон бен Ерухим похоронил его в собственном склепе, дабы положить конец культу, зародившемуся со смертью назаретянина. Никто не полагал, что сие возымеет обратное действие. Приверженцам пророка только это и было нужно: провозгласили они, что Иисус воскрес и вознесся на небеса». Затем следовал список из имен тридцати людей, которые в свою очередь передали тайну своим преемникам.

Еллинек положил рукопись. Потом вскочил, глубоко вздохнул и расстегнул верхнюю пуговицу сутаны. Затем вновь опустился на стул, снова взял рукопись и поднес к глазам как можно ближе, снова, на этот раз вслух, прочел этот абзац, словно звук собственного голоса подтверждал правоту слов. Он прочел в третий, в четвертый раз, уже крича, как в трансе. Кардинала обуял парализующий ужас, казалось, он задохнется. Вот какую истину хотел скрыть папа Николай III! Вот что узнал Микеланджело от каббалистов! Этой правды курия так боялась, что поддалась шантажу нацистов. Это была истина, узнав которую папа Джанпаоло решил провести Церковный собор.

Подумав об этом, Еллинек уронил рукопись на стол будто держал головню. Руки его тряслись. Он почувствовал, как глаз задергался от тика. Кардинал с испугом подумал, что задохнется. Забыв о рукописи, он выбежал из комнаты. Подгоняемый ужасом, он бродил по коридорам, залам и галереям. Роскошь, которая окружала его, показалась безвкусной и пустой оболочкой. Бесцельно блуждал он по безлюдному Ватикану. Кардинал не любовался больше твореньями Рафаэля, Тициана и Вазари, потерял ощущение времени. Он шел, сам не зная куда. В его голове проносилась мысль: если Иисус не воскрес, тогда все, что его здесь окружает – мираж. Если Иисус не воскрес, то главный догмат католической веры подорван. Все было напрасно, все было лишь гигантской катастрофой. Еллинек представил мрачный сценарий: миллионы людей, утративших надежду, отметают все нормы морали. Нужна ли им такая правда от Еллинека?

Он поднялся по лестнице в башню Борджиа, оставив за собой зал сивилл и пророков, и оказался в Sala del Credo,[144]на люнетах которого попарно изображены пророки и апостолы. В руках у них – свитки с цитатами из Евангелия: Петр и Иеремия, Иоанн и Давид, Андреи и Исайя, Иаков и Захария… Еллинек попытался прочесть «Credo», но это ему не удалось, и он поспешил дальше.

В Зале святых он вдруг замер. Если он положит «Книгу молчания» туда, откуда взял, в ящик с документами Джанпаоло, о ней забудут, возможно, на пару столетий а может, и на целую вечность. Но уже через минуту он отказался от этой мысли. Разве так решается эта проблема? Волнение заставило кардинала пойти дальше. Он думал о пророке Иеремии, которого Микеланджело изобразил с собственным лицом, лицом знающего. Вокруг Иеремии – фигуры не святых, а язычников. Сделал он это намеренно. Уж лучше бы кардинал не открывал ящик с документами Джанпаоло!

Наступила ночь, пасхальная ночь. Из Сикстинской капеллы доносились хоралы во славу Господа. Он слышал звуки и хотел принять участие в церемонии, но не смог. Еллинек бродил по пустым коридорам и вслушивался в песнопения, раздававшиеся из Сикстинской капеллы.

Mi-se-re-re[145]– отдавалось эхом в голове кардинала, voci forzate[146]небесной чистоты, голоса кастрированных певцов, заглушаемые металлическими тенорами, вступающие печальные басы, каждый полон любви и боли. Кто бы ни слушал во время Triduum sacrum[147]исполняемые псалмы, когда свечи на мгновение гаснут, символизируя то, что все покинули Христа, когда понтифик преклоняет колени у алтаря в полнейшей тишине, пока не прозвучат первые слова. И потом все громче и громче зазвучит многоголосое «Christus/actus est».[148]Кому довелось пережить однажды эту musica sacra, тот до конца жизни ее не забудет: без сопровождения органа, а капелла, только чистые голоса, нагие, как фигуры Микеланджело, они трогают до слез, волнуют, как ливень, вызывают жажду и пробуждают желание, как Ева на фреске флорентийца – miserere.

Сам не зная как, Еллинек вернулся в библиотеку Ватикана, туда, где все началось. Он открыл окно и глотнул свежего воздуха. Слишком поздно он понял, что это и есть то самое окно, на котором повесился отец Пио. И, вдыхая ночной воздух под звуки церковной музыки, похожие на заупокойный плач, кардинал ощутил головокружение. Звуки хорала крепли, восхваляя Господа Иисуса, который вознесся на небо, близилась кульминация. Еллинек слегка наклонился. Совсем немного, но достаточно для того, чтобы потерять равновесие. Во время падения его заполнило счастье. Потом он больше ничего не чувствовал.