Саксонец. Меч Роланда - Тим Северин

К тому времени мы изрядно удалились от гребня, и я, весь дрожа, ехал, пока не догнал второго товарища, ведущего хромую лошадь. Нам повезло: очень вскоре мы встретили Хроудланда, он выехал с двумя десятками всадников проверять дозоры.

Услышав о случившемся, граф сразу пустил коня во весь опор, надеясь застать спрятавшихся злоумышленников, пока те не скрылись с места преступления.

Но было уже поздно. Он вернулся в лагерь через несколько часов во главе своего отряда. Лица воинов были покрыты пылью, уставшие лошади в мыле. Первыми его словами было:

– Тебе повезло, Одноглазый. Мы нашли на гребне следы, где негодяи рычагом спихивали камни, но их самих уже не было.

– А что с тем солдатом, которого сбросило в ущелье? – спросил я.

– Изувеченный труп. Один из моих людей спустился вниз осмотреть его. Сплошь кровь и переломанные кости. – Он спрыгнул с седла и с серьезным лицом подошел к костру. – Завтра соберу людей и предупрежу, чтобы были начеку.

– Есть ли поблизости деревня, откуда могли прийти нападавшие? – спросил Беренгер, который проводил разведку на нашем левом фланге.

Граф покачал головой.

– Если бы была, мы бы их поймали.

И тут я заметил странность. Один из всадников Хроудланда вернулся с лишней брунией, привязанной к седлу, которую, по-видимому, снял с трупа убитого. Бруния была ценным доспехом, а многие солдаты носили кольчуги, одолженные из королевской оружейной. Странно, что таинственные нападавшие не задержались, чтобы снять доспех со своей жертвы.

Засада и гибель одного из солдат омрачили наше продвижение. Мы были все еще на земле васконов, и вскоре предстояло войти на сарацинскую территорию. Необходимо было продвигаться мирно, поскольку васконы были христианами, как и мы сами. Вместо этого с каждой милей враждебность к нам возрастала. Васконы прятали запасы провизии, засыпали или травили колодцы, а если мы спрашивали путь, нас посылали в неверном направлении. Хроудланд опять начал сильно пить и стал вспыльчивым и агрессивным. В подобном состоянии находились все солдаты. Когда мы добрались до Памплоны, столицы Васконии, он предложил Эггихарду, чтобы войско взяло город штурмом и разграбило в отместку за все беды, что причиняли нам васконы. Городские стены были все еще заброшены, какими я видел их по пути в Бретань, они бы не выдержали решительного штурма. Эггихард резко ответил графу, что войско идет в Испанию на помощь восставшим сарацинам, а не грабить васконов, и между ними произошла страшная ссора. Хроудланд выбежал с собрания и ускакал со своим авангардом, оставив основному войску самому высылать дозоры.

Из-за такого отвратительного настроения друга я старался не попадаться ему на пути по дороге в Сарагосу. Я думал об Озрике, гадал, что с ним. Прошло три месяца с тех пор, как я дал ему свободу и оставил у вали Хусейна. Я, конечно, надеялся, что он сумел покинуть Сарагосу и возвратиться туда, где вырос, но мне хотелось снова увидеться с ним. Ничто не смогло заменить его компанию с тех пор, как король Оффа отправил меня в изгнание. Наверное, ко мне вернулось ненадолго забытое чувство одиночества. Когда рядом не оказалось Озрика, стало ясно, что он был мне учителем, другом и верной опорой, и потому я мечтал как можно скорее увидеть его.

С такими мыслями я ехал впереди всех последние несколько миль, приближаясь к Сарагосе мимо окружающих город фруктовых садов. После нескольких дней палящего солнца на небе появились облачка, и легкий ветерок принес утреннюю прохладу. Я заранее решил ехать в полном вооружении – надел шлем и брунию, взял боевой щит и меч в надежде произвести впечатление на герольда, которого навстречу нам вышлет Хусейн, поскольку вали наверняка узнает о приближении авангарда Хроудланда, даже если Эггихард и основное войско отстало на несколько дней.

Проезжая мимо рядов сливовых и апельсиновых деревьев, я вспоминал тот день, когда впервые приехал сюда с Хусейном после путешествия через горы. Мы ехали той же самой дорогой, и я узнал маленький деревянный мостик через один из оросительных каналов. Теперь, конечно, на деревьях вовсю шелестели листья, плоды почти созрели, и ветерок тихонько покачивал отягощенные ими ветви. Я был счастлив и спокоен, обдумывал, что мог бы обсудить с вали Хусейном, и надеялся, что снова выдастся возможность провести с ним вечер за ужином у мерцающего бассейна во дворце. Сады вокруг были безмолвны, если не считать карканья нескольких кружащих надо мной воронов. Я никого не видел. Топот копыт лошади, той нервной кобылы, которая спасла мне жизнь, приглушала мягкая земля между фруктовых деревьев. Я смаковал тишину и покой, довольный тем, что удалился от Хроудланда и его несдержанного характера. Он со своим конным эскортом отстал, по меньшей мере, на милю. На меня неожиданно накатила волна гордости при мысли, что через два месяца похода из Бретани я первым в войске увижу Сарагосу.

Внимание привлекло какое-то движение впереди. Среди рядов деревьев показался небольшой конный отряд. Было трудно определить его численность, но я сразу распознал сарацин на характерных маленьких лошадках, высоко поднимающих ноги. На всадниках были развевающиеся плащи, и я понял, что это солдаты, так как на них были шлемы, а в руках копья. Я обрадовался, что вали Хусейн выслал эскорт, дабы поприветствовать Хроудланда и ввести в город, оказывая те же почести, какие принимал сам вали от своих подданных. В течение нескольких дней я говорил графу, что Хусейн культурный и благородный человек, и теперь надеялся, что такая учтивость поможет рассеять мрачное настроение друга.

Отряд пересек мой путь шагах в ста впереди, и никто меня не увидел. Возможно, сарацины не ожидали встретить одинокого всадника. Поэтому я выкрикнул приветствие и увидел, как они остановились и обернулись ко мне. Я уже повторял в голове учтивые фразы по-сарацински, которым научил меня Озрик.

Сарацины были от меня шагах в пятидесяти, когда я заметил, что ленты у них на шлемах и флажки на копьях зеленого цвета, и с тревогой вспомнил, что солдаты и слуги Хусейна были в малиновом.

Что-то было не так, совсем не так.

Всадники приближались решительной рысью. Беспокойство обострило мои чувства. Даже с этого расстояния я сумел рассмотреть, что они намеренно сдерживают коней. С чего бы дисциплинированным, хорошо обученным конникам так делать? С запозданием до меня дошло, что они хотят подъехать поближе, прежде чем я пойму, кто они такие, – а именно враги.

Дернув поводья, я развернул лошадь и что есть силы пришпорил ее. Кобыла возмущенно вскинула голову и пустилась в галоп. Я пригнулся в седле и кричал ей в ухо, гоня вперед во весь опор между деревьями. Позади слышались торжествующие крики и возбужденное улюлюканье пустившихся в погоню сарацин.

Для них это было вроде преследования раненого оленя. Моя кобыла не могла выиграть гонку. Она больше подходила для тридцатимильных переходов, чем для бешеной короткой скачки. Ее пугливость придала ей лишнюю скорость вначале, но она не могла оторваться от преследующих ее сарацинских коней.

Я не разгибался, скача под ветвями фруктовых деревьев и иногда ощущая, как они бьют по шлему. Кобыла перепрыгнула оросительный канал, и я погнал ее дальше. Крики и улюлюканье за спиной стали громче и ближе, и хотя прошло всего несколько минут, я почувствовал, что животное подо мной устает. Его голова стала опускаться, дыхание сделалось прерывистым. Я понимал, что скоро лошадь споткнется и упадет. Мы вынеслись на прогалину шириной не больше тридцати шагов, и чтобы не получить копье в спину, я остановил изнеможенное животное и повернулся.