Беглый огонь - Петр Катериничев

Поэтому я не продумываю никакие варианты, просто курю. И мечтаю о будущем. Если оно будет. Тушу бычок, протягиваю руку:

– Олег.

Козырь усмехнулся, протянул свою:

– Федор. – Чуть подождал, не удержался: – А замараться не боишься? Как там в вашенском служилом фольклоре: и волк тамбовский мне товарищ.

– Тогда этот волк – я.

Козырь сделал неуловимое движение рукой. С верхних нар мухой слетел мужичок, беззвучно придвинулся к нам.

– Костя, чифирку нам с человеком сообрази, – велел Козырь.

Тот кивнул. Извлек откуда-то кружку, набрал воды из бачка, из матраса вытянул клок грязной ваты, ловко свернул жгут, чиркнул спичкой… Вода вскипела за минуту, мужичок высыпал туда щедрую пригоршню чаю, еще, подошел, поставил на нары рядом с Козырем. Вопросительно посмотрел на сигареты, я кивнул, он взял одну, прикурил от еще дымящегося фитилька, ушел в угол, сел на корточки и затих. Только вспыхивающий время от времени огонек говорил о том, что он не спит.

Козырь протянул мне кружку:

– Хлебнешь?

Я отрицательно покачал головой.

– Как знаешь. А мне нужно. – Козырь медленно отпил бурой горячей жидкости, еще, неожиданно поднял на меня взгляд: – Был на войне?

– Был.

– Афган?

– Не только.

– Ты знаешь, зачем убивал?

– Да.

– Ну?

– Чтобы выжить.

– А сейчас?

– Что – сейчас?

– Сам воюешь или по приказу?

– Сам.

– Рисковый?

– Жизнь такая.

– Лады. В душу лезть не буду. Вышли – и разбежались.

– Идет.

– И вот еще что… Как с нервами у тебя?

– Сейчас лучше.

– Вот и славно. Выйти надо чисто. Без мокрого. – Он помолчал, закончил: – Если что не так спросил, не обессудь. Навидался я вояк в отставке. Самые опасные волки – из них.

– Время не лечит от войны, которой отравили в юности.

План побега никакими экзотическими излишествами не блистал. Основой его была кондовая простота. В кино их американский пахан задумывает хитромудрую операцию для ликвидации оппонента из другой группировки с привлечением спутниковой телескопии. У нас же в легком случае – выстрел из «ТТ» в подъезде, в сложном – пара стволов «АКМ». Автомат Калашникова – он и микробы убивает!

Так и с побегом. К четырем утра люди совеют. И борются со сном и чувством долга. Чаще всего с помощью самого распространенного на Руси стимулятора и транквилизатора: родной сорокаградусной. Заменяющей нам и отдых на Лазурном берегу, и психоаналитика с психотерапевтом, и семейного доктора. Те, кто может – дежурный следак, опер, – кемарят на стульях в кабинетах, охрана – на местах несения службы. Да и стереотип: в кэпэзухах, а по-нонешнему, ивээсах, зависает, как правило, мелкая шпана и сопутствующий элемент; никому там аршинные сроки не светят, и сидят они кто спокойно, кто беспокойно, но усидчиво. Мелкая шушера покорно ожидает своих пятнадцати суток или пинка под зад, братки, весело, – вмешательства адвокатов, как правило «из бывших», способных по-горячему перетереть с давешними сослуживцами и закончить дело ко всеобщему удовольствию.

В том и шайба: планировать в нынешнее судьбо-носное времечко, да еще во время усиления, побег из ИВС способен был только полный дебил. Ибо в случае неудачи вполне может схлопотать пулю, хрониче-ское опущение почек и ушиб всех нутряных органов. А то и все эти три удовольствия в разной последовательности.

На такие действия может толкнуть только полное отчаяние. Столь окаянных в клетках не зависало. Диких же отморозков, как правило, еще до «приземления» ОМОН отрабатывал в таком разрезе, что даже мысль о побеге или качании прав вызывала у них скрежет в остатках зубов и боль во всех остальных членах. Самые же пассионарные из оных до задержания не доживали.

Так что сегодняшний случай, когда криминальный авторитет и маргинал с богатым боевым прошлым весьма были настроены из домзака свинтить, не дожидаясь безвременной кончины, был в своем роде уникальным.

Без пяти четыре я был уже проинструктирован и бодр. «В отрыв» должны были идти мы вдвоем с Козырем. Еще двое, Костик и худосочный зек-доходяга, – на обеспечении.

Козырь рассудил правильно: ведь передал дежурный вертухай белесому сигареты-инструкцию… Да в камеру его завел… Потому сообщение о том, что кто-то кончается, будет для него достоверным. Вполне. И не станет он вызывать никакую «скорую», постарается сначала прикинуть хвост к носу сам.

Роли были расписаны; Костик упал перед дверью камеры на пол, засучил ногами; кулаки, нещадно разбиваясь в кровь, забились о цементный пол, с губ поползла пена.

– Начальник! – визгливым голосом закричал худосочный зек по команде Козыря: – Медика давай! Кончается паря! На-чаль-ник!

Бояться, что кто-то из обитателей камеры по подлости, глупости или недоумию сыпанет все мероприятие, не приходилось: за закрытыми снаружи дверьми закон был жесток и на расправу скор.

Звякнуло окошечко, вертухай внимательно посмотрел в глазок. Костя на полу «доживал последние минуты»: лицо посинело, пена медленно ползла изо рта, руки-ноги зашлись в последней, предсмертной судороге… Заскрежетал ключ: отпирает. В камере, рассчитанной на шестерых, томилось два десятка подозреваемых, и все же… Охранник не боялся по причинам очевидным: никто не посмеет. Зря не боялся.

Как только он показался в проеме отворенной двери, Козырь одним рывком вдернул его внутрь камеры, а я отработанным ударом в основание черепа отключил минут на тридцать.

Козырь наклонился, втянул ноздрями воздух:

– Так и есть. Вмазанный. Остальные тоже не святые, водчоночкой уже причастились. – Быстро глянул на меня: – Взялись!

В десять секунд мы разоблачили охранника, Козырь переоделся, забрал ключи; я сложил руки за спиной и вышел, он – следом. Звякнул замок.

В коридоре с рядами дверей стояла мертвенная тишина; забранные решетками лампы дневного света делали происходящее похожим на сон. Я шел впереди; Козырь вышагивал в знакомом ему за «бездарно прожитые годы» ритме тюремного конвоира, позвякивая ключами.

Коридор мы прошли чисто. Усиленный наряд лениво припухал в дежурке; Козырь повернулся ко мне:

– Проскакиваем?

Я только пожал плечами. Мимо приоткрытой двери прошли в хорошем темпе; дежурного на месте тоже не оказалось: имеет право человек расслабиться после трудового дня и нелегкой ночи? Миновав «строгий» турникет, мы оказались на крыльце.

После тяжелой духоты камеры прохладный ночной воздух пьянил; было одно желание: заорать во все горло и нестись стремглав туда, в спасительную темноту.