Головы Стефани (Прямой рейс к Аллаху) - Ромен Гари

Снова появился носовой платок, но на этот раз он поднялся до лба и затем снова спустился к покрасневшим от бессонницы глазам.

Руссо холодно наблюдал за Дараином, не переставая поедать фисташки.

— Продолжайте, продолжайте, я вас слушаю. То, что вы тут говорите, очень интересно…

— Возьмем теперь историю с самолетом. Разумеется, мы все выяснили. Летчика принудили сесть в Салеме на заброшенной взлетно-посадочной полосе, когда-то использовавшейся авиацией имама. Этот югослав был храбрым человеком. Когда от него потребовали совершить посадку, он дал отпор. Его дважды ранили, и, вероятно, самолет посадил второй пилот. Я много слышал о мужестве и выдержке югославов, но командир Михайлович был и вправду исключительным человеком… Бедуины, которые его стерегли, — кстати, это были бин-мааруф, самый мерзкий сброд в пустыне — слишком увлеклись наблюдением за тем, как рубят головы пассажирам-шахирам, а поскольку пилот был ранен, никаких сюрпризов они от него не ждали… Словом, Михайлович задушил своего надсмотрщика — со сломанной кистью, заметьте…

— Сзади это обычно делается не кистью, а всей рукой, — просветил собеседника Руссо.

— Спасибо. Так вот, он его задушил и даже сумел снять с него бурнус и натянуть на себя. Затем он взял оружие бедуина и направился к «Дакоте». Ему, наверное, упростило задачу то, что бедуины ходили взад-вперед, затаскивая тела внутрь самолета. Как бы то ни было, ему удалось подняться на борт и спрятаться в хвостовом туалете — мы там обнаружили следы крови и разорванное белье, с помощью которого он пытался остановить кровотечение, — а когда Берш довершил свое гнусное дело и дверь погребальной камеры, в которую превратилась «Дакота», закрылась, — Михайлович пробрался в кабину пилотов и сел за штурвал. Как мы полагаем, по замыслу Берша этот коллективный гроб должны были обнаружить шахиры из деревни, находящейся в нескольких километрах. Но югославу удалось запустить двигатель и взлететь. Перед взлетом в самолет стреляли: мы обнаружили десятки следов от пуль… Михайлович сумел оторваться от земли с простреленной покрышкой. К сожалению, из-за трех ран он потерял много крови. Впрочем, он умер не от них, а оттого, что примерно на двадцатой минуте полета потерял сознание от слабости, ну, а остальное довершил удар при столкновении с землей…

— Такое впечатление, будто эти сведения у вас из… первых рук, — заметил Руссо. — Или я должен воспринимать это как признание?

Господин Дараин устало махнул рукой.

— Прошу вас, не надо, господин Руссо! Мы сумели схватить одного из бедуинов Берша…

— Никто не заставит меня поверить, что Берш является главным действующим лицом в этом деле, — сказал Руссо. — Такая операция предполагает поддержку на куда более высоком уровне…

— Следствие продолжается, — ответил господин Дараин. — Я сообщаю вам достоверные факты… Так, например, мы сумели прояснить один момент, важный… в политическом плане. Англичанин, который проводил операцию на борту «Дакоты»…

— «Зовите-Меня-Уоткинс», — сказал Руссо. — Вам известно, кто он на самом деле?

— Это один из сбившихся с пути героев Первой мировой, — сказал господин Дараин. — Его звали Стэнфорд, Уильям Стэнфорд, демобилизовался в чине майора, имея все мыслимые награды… Кстати, вы его убили.

— Ах вот как, — сказал Руссо.

— А вернее, его коллега Роско, тот, что встретил вас в Багдаде, оставил его умирать или, возможно, добил, потому что любой врач, к которому бы они обратились, немедленно сдал бы их властям…

— Этого требовала ситуация, — сказал Руссо с благой мыслью об обуглившемся остове «лендровера» в соляной пустыне. — Чего вы хотите, этого требовала ситуация. Все определяет ситуация. Это прагматизм.

Господин Дараин неодобрительно взглянул на него.

— В любом случае, вашему «Зовите-меня-Уоткинсу» помогали, и — что для нас очень важно — делали это два пассажира, оба хасаниты. Что подтверждает, что порой страсть к деньгам сильнее политических убеждений, но это так, к слову сказать… На земле их ждал Берш с тремя десятками своих людей. Четырнадцать пассажиров, все шахиры — кроме господина Абдул-Хамида, который был американцем, но взял себе, сам того не зная, шахирское имя, да еще и облачился в бурнус, — были обезглавлены. Затем их рассадили по салону самолета в известных вам ужасных и унизительных позах. Эта сцена, чудовищная по своему цинизму и немыслимому святотатству, особенно если принять во внимание духовные и нравственные качества жертв…

Руссо взял новую горсть фисташек.

— …очевидно, имела целью опорочить предполагаемых зачинщиков этого ужаса — новых хозяев страны, хасанитов. Вам известно, что приключилось с видными деятелями шахирской партии, но мы нашли и другие тела. Их сбросили в наполовину засыпанный песком колодец, который даже не обозначен больше на картах, в трех километрах от того места. Я-то его знаю, потому что я знаю эту страну как свои пять пальцев… Так вот, под песком обнаружили три тела, в том числе и труп второго пилота, — то есть нам известна судьба всех пассажиров, за вычетом двух хасанитских сообщников. Эти двое убитых были всецело преданы политике нового правительства, вот почему было нужно, чтобы их тела исчезли… Иными словами, вся эта история была рассчитана на то, чтобы вызвать мятеж на Севере, спровоцировать репрессии и сделать невозможными как сотрудничество между Югом и Севером, так и автономию Раджада…

— Ваше правительство уже доходчиво объяснило все это послам ведущих мировых держав, так что я в курсе, — сказал Руссо. — Я не совсем понимаю, к чему этот монолог.

— Потому что это я вспомнил о колодце, и именно по моим указаниям нашли тела, — сказал господин Дараин с некоторым пафосом. — Так вот, представьте себе, там, наверху, заключили, что я, видя, что дело провалено, запаниковал и попытался оправдаться, рассказав, куда были сброшены тела. Иными словами…

Впервые на его лице появилась улыбка — кривая, судорожная — но все же улыбка…

— Меня вот-вот арестуют и будут судить как провокатора и врага народа, господин Руссо. Уже почти двадцать пять лет я служу своей стране, выполняя сложнейшую работу, как канатоходец под куполом цирка, но я сильно опасаюсь, что на сей раз меня ждет падение… Совет министров заседает с одиннадцати вечера, а сейчас десять минут пятого утра… Я догадываюсь, какое будет принято решение. Вы, может, заметили, что лицом я не вышел — природа подвела — да и вообще, народ всегда радуется, когда ему бросают на съедение начальника полиции… К счастью, смертной казни у нас больше нет, только за преступления против человечности… Не будем больше терять времени: не согласились бы вы проводить меня в резиденцию посла Соединенных Штатов и настоятельно просить его — в силу того, что я с самого начала честно сотрудничал с вами, — предоставить мне политическое убежище?

— Нет, — сказал Руссо.

Носовой платок, который начальник полиции деликатно прикладывал ко лбу, внезапно поменял цвет: от волнения он стал совсем серым. На самом деле, он стал таким всего лишь по контрасту с той белизной надгробного камня, что разлилась по лицу господина Дараина, но Руссо никогда не видел более сморщенного, более усталого и более выразительного носового платка.