Малуша. Пламя северных вод - Елизавета Дворецкая

Бер только хмыкнул и покрутил головой, но явно был польщен.

Когда они уже собрались домой и оделись, а паробки готовились столкнуть лодку, Бер придержал Мальфрид за плечо.

– Послушай, – он наклонился к ее уху сзади, и она замерла, не оборачиваясь, по одному этому слову угадав: что-то важное. – Я давно уже об этом думаю, так надо же когда-нибудь сказать…

– Что? – выдохнула Мальфрид.

Сердце забилось часто-часто, стеснило в груди. Как будто она ждала от Бера какого-то важного известия… признания… предостережения…

– Если ты не хочешь ничего говорить, я из тебя силой выжимать не буду, и Сванхейд тоже. Ну, ты уже сама видела. Но если кто-то там тебя обидел, пока ты была рабыней Эльги, то лучше скажи. Я твой родич, я не могу и не должен этого так оставлять. Если наша родовая честь была порушена в этом деле, мы ее восстановим.

– О-о-о… нет! – Мальфрид не сразу поняла, о чем он, а потом прижала руку к груди, будто пытясь сдержать сердце.

Про любовь с медведем это были шутки. На самом деле Бера волновало другое.

– Меня не… – с трудом выдавила Мальфрид, – никто не принуждал, если ты об этом.

– Об этом.

– Нет, нет. Там все было… совсем по-другому.

Она медленно обернулась и взглянула ему в глаза. Их лица почти соприкасались. Бер смотрел на нее выжидательно, но по спокойному его твердому взгляду было ясно: если потребуется защитить ее честь и честь рода, он не остановится ни перед чем. Как и подобает потомку королей, а им он оставался, даже стоя на песке в одних закатанных льняных портах.

– Я… – Мальфрид сглотнула, – когда-нибудь я расскажу тебя… вам… тебе и Сванхейд. Обещаю. Этого не миновать. Мне придется, волей-неволей. Но не сейчас, ладно? Еще не время.

– Как хочешь.

Бер взял ее за руку и повел к челну. Всю обратную дорогу до причала Хольмгарда Мальфрид была задумчива и молчалива. Этот короткий разговор разбередил ее душевные раны. «Если наша родовая честь была порушена в этом деле…» Конечно, Святослав обесчестил ее тем, что взял в жены и всего через месяц отослал, как надоевшую игрушку. Обошелся с ней, как с рабыней. С этим оскорблением, еще более тяжким из-за их родства, она не могла смириться до сих пор. Знала, что не смирится никогда. Но не может же Бер мстить за ее обиду своему же двоюродному брату! Князю, старшему в роду, верховному владыке и этой земли тоже!

Как же запутали норны их родовую нить! Кто из предков так прогневил Дев Источника?

На лице Бера тоже лежала тень нерадостного раздумья. Когда уже на причале Хольмгарда он помогал Мальфрид выйти из челна, она остановилась у края сходней и придвинулась к нему.

– Ну ладно, – шепнула она, желая отвлечь его от этих мыслей. – Может быть, я и расскажу тебе про медведя.

– Да? – Бер изобразил радостное недоверие.

– Но не задаром.

– А за что?

– Если взамен ты мне расскажешь, почему это, когда медведь привел меня в дом, твоя рука была по плечо под подолом какой-то козы рогатой!

– Жма! – Бер отшатнулся. – Как ты заметила?

Мальфрид хотела показать ему язык, но двоим отпрыскам старинного королевского рода не пристало вести себя так на причале среди всей своей челяди. Поэтому она лишь приоткрыла рот, чуть пощекотала кончиком языка верхнюю губу изнутри, повернулась и пошла к городцу, помахивая своей влажной сорочкой, как валькирия Висна – стягом Харальда Боезуба. Но успела заметить, как вспыхнул взгляд Бера, и это пламя грело ее, как солнце в груди.

* * *

По ночам Мальфрид снилась глубокая темная вода, того бурого, чуть красноватого, глиняного оттенка, какой вода Волхова кажется, если смотреть из-под ее поверхности. Во сне Мальфрид погружалась, глядя, как постепенно меркнет свет над головой, чувствуя, как более цепко охватывает все члены холод. А в самой-самой глубине, куда не проникал взор, ее ждал хозяин этого темного мира. Страшно не было, как будто она уже смирилась с неизбежным и страх утратил смысл. Пристальный, изучающий взор ощущался так ясно, как будто ее касались острием клинка.

– И ведь это означает, что я останусь здесь еще на год? – спросила Мальфрид Бера на третий день прыжков с лодки, когда он был уже почти доволен ее успехами. – Ведь невеста Волха не может отсюда уехать, пока ее не сменят, да?

– Не может. Раз уж Перынь признала тебя своей, мы не можем этим пренебречь. Сванхейд не отпустит тебя, пока год не пройдет. А что, – Бер повернул к ней голову, – ты у нас соскучилась? Куда ты хочешь уехать?

– Никуда! – Мальфрид положила руку ему на плечо. – Мне здесь очень хорошо.

Она прижалась к его плечу щекой, и ей показалось, он слегка вздрогнул. У него были такие красивые плечи, что Мальфрид все время хотелось их погладить, как всякую красивую вещь. Этой весной в ней будто проснулась совсем другая девушка – не прежняя, настороженная, самолюбивая, ждущая подвоха и готовая бороться за свое наследие любыми средствами, а новая – полная нежности к людям и доверия к судьбе. Впервые эта нежность и вера проснулись в ней, когда она взяла на руки своего сына, а со временем они все росли в ее груди и крепли. Меньше всего на свете Мальфрид хотелось покидать край, где с ней произошло это превращение.

– Но я не знаю, что думают родичи там, в Плескове… – добавила Мальфрид, – и что подумают в Киеве, если узнают, где я теперь. Ты ведь сказал, когда меня увозил, что я еду повидаться со Сванхейд. А не остаться здесь навсегда. Может, Судимер возьмет и пришлет за мной! Или Эльга прикажет…

Уехать из Хольмгарда обратно в Плесков для нее было то же самое, что из поздней весны возвратиться в холодную зиму. Плесков запомнился ей полным тьмы, холода, печного дыма, огнями во мраке, лунным светом на снегу. Косматыми шкурами, рогами и хвостами, страшными зубастыми личинами… Владением зимы, откуда она ушла к Князю-Медведю и куда от него вернулась.

– Эльге нечего здесь распоряжаться, если она посетила нас всего один раз за двадцать с чем-то лет, – утешил ее Бер. – Я, ты знаешь, за всю жизнь видел ее только однажды, а мне перед весенним пиром сравнялось двадцать. Сванхейд тебя не отдаст. Судимер не станет с ней спорить. Она – глава рода, это ей решать.

– Я и не думала, что она будет со мной так добра, – Мальфрид потерлась лицом о его плечо и прижалась губами к теплой, гладкой коже. Было очень приятно. – Слышала раньше, что она очень строгая.

– Она раньше была очень строгой, – медленно ответил Бер, не шевелясь. – Мой отец рассказывал, что пока они с дядей Хаконом были маленькими, она их держала в строгости. Дядя Хакон до двадцати пяти лет не женился, потому что она решила, что семье больше не нужно законных наследников. Но к старости она смягчилась. Поняла, что от людей не стоит ждать и требовать многого. Что жизнь коротка и кончается внезапно, нужно радоваться ей, пока судьба позволяет. В старости греет память о счастье, вечная слава – холодна. Она сама мне это говорила. И уж тем более она не будет особо строга к нам с тобой. У нее родилось одиннадцать детей, из них лишь пятеро дожили до свадьбы, а сейчас в живых остались только двое. Дети родили ей двенадцать внуков, а правнуков я даже не знаю сколько. Но все ее потомки разбросаны по свету, и при ней есть только ты и я. Думаю, она постарается нас поберечь.