Коммунизм своими руками. Образ аграрных коммун в Советской России - Доминик Дюран

Повсеместно описывается энтузиазм комсомольцев в организации клубов, где помимо общих собраний проходят и занятия кружков и разнообразные культурные события, зачастую открытые и деревенской публике, приходившей извне коммуны. Сюда обязательно приходят журналисты и писатели, приезжающие в коммуну. Наиболее активно клуб с его различными секциями — а в образцово-показательных коммунах обязательно были секции политпросвещения, сельскохозяйственная, музыкальная, литературная, театральная и др. — работал зимой, когда трудовой ритм был менее интенсивен и позволял коммунарам уделять время образовательным занятиям и развлечениям. В «Пролетарской воле» в зимнее время еженедельные собрания по вопросам политики сочетаются с ежевечерними занятиями по истории партии, географии, экономике; антирелигиозная пропаганда тоже не забыта.[402]

В помещении клуба слушают радио, поют, устраивают танцы; в наиболее благополучных коммунах имеется кинопроекционный аппарат. Сообщается, например, что в образцовой коммуне им. Ленина кино показывают дважды в неделю, а раз в две недели на сцене клуба идут любительские спектакли.

Если бы мы могли сравнить хотя бы два разных взгляда, было бы полезно это сделать. О северокавказской «Пролетарской воле» рассказывают несколько доступных нам источников,[403] но, увы, мы не видим сколько-нибудь значительного контраста, кроме жанра и наполненности фактическим материалом. На Северном Кавказе находится и еще одна образцовая коммуна — «Коммунистический Маяк». Писатель Сергей Третьяков рисует картину, которую он увидел во время своего пребывания там, в куда менее восторженных тонах, чем это делает в брошюре о «Пролетарской Воле» первый ее председатель А. Бибиков. Хотя коммунары и грамотны, тем не менее «от газеты отвыкли настолько, что разучились ее читать и совершенно теряли ощущение действительности. Что происходит на свете — они совсем не знали и переставали этим интересоваться».[404].

Узость кругозора и нелюбопытность удивляют гостя, который пробует заводить разговоры о чем-то, что, по его мнению, могло бы быть коммунарам занятно — например, заговаривает о том, что китайцы едят палочками. Но коммунары разговора не поддерживают; беседуют они в основном о хозяйстве.[405]

Вроде бы источником новостей должно быть радио. Громкоговоритель в коммуне имелся, однако «осенью он молчал. Для молотьбы потребовался стальной канат, сняли растяжки с башни. Толку от радио было мало. Куда вечером ни ткнешься, — Краснодар, Ставрополь, Ростов, Тифлис, Москва, — всюду какая-нибудь музыка: либо опера, либо концерт, либо пение. Слушать не особенно интересно, танцевать под это нельзя». И далее:

С. Третьяков невысокого мнения и том, как работают кружки. И вывод, к которому он приходит, состоит в том, что холостой молодежи в коммуне живется хуже всех. Если о детях заботятся и обеспечивают им уход и чистоту, а семейные живут в своих собственных комнатах, то «холостежь», как он выражается, живет в общих комнатах, которые не проветриваются и содержатся в беспорядке.

Возникает, как выражается писатель, «разрыв» между напряжением сил и интенсивностью производственной деятельности, с одной стороны, и выключенностью коммунаров из политической жизни, их крестьянской ограниченностью, связанной со «слабой культурной обслуженностью колхозника». Отсюда и постановка задачи — преодолеть этот разрыв, что и окажется лучшей пропагандой колхозного строя: «Вслед за основным советским утверждением, что на колхозе жить сытнее и выгоднее, чем в единоличном хозяйстве, должно укрепляться и следующее утверждение: на колхозе жить чище, умнее, занимательнее и интереснее, чем в крестьянской избе».[407]

Впрочем, к моменту публикации этого текста идеологический пафос его отчасти устарел, потому что сплошная коллективизация вытеснила жизнь вне колхоза на обочину столбовой дороги прогресса, причем сделала это не методом убеждения, а средствами принуждения. Тем не менее и в 1930 году, и позднее достижения колхозов на ниве улучшения «культурного обслуживания» остаются в центре внимания советской пропаганды.

На отсутствие культурной работы нередко ссылаются, объясняя нежелание молодежи оставаться в коммуне. Для взрослых в большинстве случаев неважно, есть ли в колхозе драмкружок, живая газета, кружок пения, музыкальный и другие любительские кружки, а молодежь без этого всего в колхозе не удержишь. Культура и развлечение — потребности молодежи, которые должны находить в коммуне свою реализацию.[408]

Яркий образец того, как радикально культурная революция меняет досуг и интересы крестьян, дает нам Адриан Топоров, энтузиаст народного просвещения.[409] Прежде чем рассказатьо «культурном строительстве», он описывает эволюцию своей коммуны и отмечает, вполне в духе современных ему повествований о судьбе коммун, что поначалу, пока коммуна была социально однородной, товарищеские отношения и производственная эффективность были в ней на высоте («даже женщины забросили сплетни, мелкие стычки и жили в ладу»).[410] Доверчивые коммунары пустили многих новых членов в 1921 году, когда «разнородные элементы» попытались спасти в коммуне свою шкуру, пересидев там тяжелые времена. Однако коллективный труд не перевоспитал чуждых коммуне людей, и они, ко всеобщему облегчению, покинули коммуну с началом нэпа. В результате единство группы оказалось восстановлено, а прогресс в области нового быта и культуры к середине 1920-х очевиден: по словам А. Топорова, «религиозные и прочие предрассудки изжиты. Они — теперь предмет насмешек всех коммунаров. Ни икон, пи попов, ни обрядов, ни крестин, ни церковных обычаев коммуна уже не знает. И за ненужностью не ведет и антирелигиозной пропаганды вот уже два года. Школа, изба-читальня, библиотека, учитель, агроном, фельдшер — вот друзья и советчики коммуны».[411]