Истина - Эдуард Хруцкий

— Как реагировал на это Рискевич?

— Смеялся. Говорил, мол, мы военная разведка, а не гестапо.

Явич замолчала. По-русски она говорила чисто. Но все же с каким-то странным акцентом. В ее словах слышалась неуловимая неточность. Так обычно говорят люди, чей родной язык похож на русский.

Казаринов не торопил ее, перед беседой он изучил дело этой женщины. Знал о ней практически все. Она принадлежала к категории старающихся забыть прошлое. Со дня освобождения по сегодняшний день работала буфетчицей в ресторане «Ишим». И видимо, умела работать, раз столько лет просидела на «горячей точке».

— Вы все время работаете в буфете? — спросил Казаринов.

— Да. Все время. Вас удивляет, почему не попалась? Я не ворую. Доход есть, но вполне законный.

— Вы что-то путаете, законный доход — это зарплата.

— Видимо, я не так выразилась. Просто я нагло не ворую.

— Ну, это дело другой службы, — усмехнулся Казаринов.

— Поэтому я так и говорю вам.

— Граджина Станиславовна, кто был тот человек, о котором писал Сичкарь?

— Фамилия его была Големба, а звали Бронислав. Он работал в магазине Гурского приказчиком. Молодой парень был, двадцать лет всего, а ловкий. Имел свою клиентуру из немцев, доставал им хорошие вещи. У него деньги водились. Он меня любил, а я его нет. Сопляк он был и слюнтяй. Я ему говорила об этом: станешь, мол, мужчиной, приходи.

— Граджина Станиславовна, я еще раз хотел бы уточнить ваши отношения с Рискевичем.

— Любила я его. Дура была. Он красивый, как артист кино. Всегда одет хорошо, одеколоном от него пахло. Таких, как он, я только в фильмах видела. Очень мне хотелось ему услужить. А как-то Броник говорит мне, что машина нужна. Зачем, спрашиваю. А он мнется. Потом мы выпили на одной вечеринке, и я к нему пошла, он мне ночью и рассказал, что ждет людей «от Советов»…

Казаринов отметил, что Явич сказала не «от наших», не «от русских», а «от Советов». Так говорили в западных областях сразу после войны. А впрочем, где Явич-то могла научиться говорить иначе. Не в колонии же?

— …Я и пошла к Рискевичу. — Явич замолчала.

— А потом вы встречались с Голембой?

— Нет. Через неделю в его доме немцы партизан брали каких-то, я думала, что и он погиб.

— Больше вы с ним не встречались?

— Видела в Москве случайно. Он на улице Горького в машину садился.

— Вы его узнали через столько лет?

— А он совсем не изменился, даже не поседел. Только заматерел, интереснее стал. Он в «жигули» садился.

— Сичкарь сказал, что вы запомнили номер машины?

— Да, — женщина открыла сумку, достала записную книжку, — МКП 69–23.

— Граджина Станиславовна, вам надо на несколько дней покинуть город. Вам есть куда поехать?

— А отпуск дадут?

— Да.

— Тогда полечу в Гродно.

— Пожалуйста, сейчас будет готов протокол, вы подпишите его и можете идти домой.

Казаринов из окна видел, как Явич пошла к площади мимо сквера. За ней шли двое.

— Странная у нас работа, Сергей. Охраняем агента абвера.

— Бывшего. Она отбыла наказание и искупила вину. Теперь она, Женя, имеет полное право пользоваться нашей защитой, как каждый советский человек.

— Все равно странно устроен мир, Сережа.

— Ну что же, вечером летим в Москву? Время у нас есть? — спросил Катаев. — Я пойду погуляю по городу.

— Иди и помни, что в нашем возрасте свидания с прошлым не всегда приносят радость.

Никитин и Прохоров приехали в госпиталь под вечер.

Наумова перевели в отдельную палату, ее называли генеральской. Почему именно генеральской, Никитин так и не мог понять. Насколько он помнил, в ней лежали несколько его друзей, так и не получивших этого высокого звания.

Повязку с головы Олега сняли, только у виска белела марлевая нашлепка.

— Ты совсем молодец, Наумов, — сказал Никитин неестественно громко, так, как говорят, когда кому-то лгут о его здоровье.

— Владимир Петрович, — Наумов приподнялся на локтях, — я вижу лицо человека, который наехал на меня. Очень хорошо вижу. Уверен, я знал его, но вспомнить не могу.

— Олег, где ты был в тот вечер перед поездкой в Химки?

— У Брозуля. У Сергея Петровича Брозуля.

— Ты говорил там, что летишь к Сичкарю?

— Да.

— Вы были вдвоем?

— Нет, — сказал Наумов, — нет. Он засмеялся внезапно.

— Ты что, Олег? — подошел к кровати Прохоров.

— Я вспомнил, вспомнил, чье это лицо. Это — Лунев.

Первый раз это имя мелькнуло в списке инженера Калинина. Далее было выяснено, что машина с номером МКП 69–23 принадлежала ранее Луневу Борису Дмитриевичу. Согласно архивным данным, Бронислав Големба и связной Борис Лунев — один и тот же человек.

— Значит, Лунев, — сказал генерал Некрасов, — теперь мне понятна его торопливость. Он слышал рассказ Наумова и понял, что через день-два мы на него выйдем.

— Лунев Борис Дмитриевич, 1923 года рождения, русский, образование высшее. В 1945 году поступил, а в 1950 году окончил Государственный институт внешней торговли, в 1953 году окончил аспирантуру того же института. С 1953 по 1955 год работал в Министерстве внешней торговли, потом перешел в НИИ.

— Так, так, — генерал встал, — к какого рода информации допущен?

— К секретной.

Казаринов достал сигарету, вопросительно посмотрел на генерала.

— Курите, не стесняйтесь.

Некрасов следил, как тонкая струйка дыма, уходя к потолку, теряет форму и растворяется в воздухе.

— Что еще о нем известно?

— Награжден орденами Красной Звезды, Отечественной войны, Знак Почета, медалями «За боевые заслуги», «Партизан Великой Отечественной войны» 1-й степени и, конечно, юбилейными. В 1958 году защитил диссертацию и получил ученую степень кандидата экономических наук. Автор четырех книг и более тридцати статей. Жена Лунева Екатерина Григорьевна, профессор, доктор медицинских наук, дочь Ольга двадцати восьми лет — старший инженер Дома звукозаписи, зять Платонов Николай Ильич, тридцать лет, первый помощник теплохода «Москва» Московского речного пароходства. Борис Дмитриевич живет от семьи отдельно. Построил однокомнатную кооперативную квартиру по адресу Малая Грузинская, 6, якобы для дочери, но занимает ее сам. Имеет дачу на Минском шоссе. Скромный домик. И еще: в день убийства Бурмина Лунев на работе с утра не был.

— Причина?

— Продавал машину.

— Проверяли?