Влиятельные семьи Англии. Как наживали состояния Коэны, Ротшильды, Голдсмиды, Монтефиоре, Сэмюэлы и Сассуны - Хаим Бермант

Коэны и их век как будто были созданы друг для друга. Это были прирожденные викторианцы, благочестивые, богобоязненные, возвышенные и достойные люди, трудолюбивые, трезвые, практичные, может быть, слегка суховатые, довольно бесцветные, немного лишенные чувства юмора, но зато рассудительные, серьезные и честные.

Мы находим семейство Коэн удобно обосновавшимся в Голландии около середины XVII века, один из них был среди основателей Большой синагоги в Амстердаме в 1670 году, также мы читаем о них как о процветающих зерноторговцах и табачных плантаторах в районе Амерсфорта, в провинции Утрехт, и об их деловых связях с семейством Голдсмид.

Леви Барент Коэн, основатель клана, ступил на британский берег в 1770 году и достаточно преуспел в качестве брокера и коммерсанта, чтобы стать светским главой Большой синагоги, – сам этот пост указывает на высокое положение и значительное богатство.

Смута в Европе в последние годы XVIII века вызвала уверенный поток в Лондон еврейских иммигрантов, многие из которых не имели и гроша, толпились в ашкеназских синагогах и выпрашивали помощь у более удачливых единоверцев. В каждой синагоге была своя молчаливая классификация прихожан: верхний слой очень богатых, средний просто сводящих концы с концами и нижний слой бедноты. Благотворительность для ортодоксальных иудеев (а в то время все иудеи были ортодоксальными) – это не какая-то факультативная добавка, и бедняк чувствовал, что автоматически имеет право на помощь со стороны богача. Каждая синагога имела фонд помощи нуждающимся, но, когда у нее кончались и деньги, и терпение, новоприбывшие тут же слетались в другую. Барент Коэн хотел привести ситуацию в порядок и в 1780 году вместе с братьями Голдсмид основал Еврейское общество хлеба, мяса и угля – старейшую благотворительную организацию английских евреев и предшественник Еврейского совета общественного призрения.

Барент Коэн был женат дважды, сначала на Фанни Диамантшляйфер, а после ее смерти – на ее сестре Лидии. У него было трое детей от первой жены и девятеро от второй, и, как мы уже видели выше, едва ли найдется хоть одна более или менее видная семья в англоеврейском сообществе, которая не происходила бы от кого-то из них.

Барента Коэна затмил его зять, но он положил начало определенной традиции осторожного консерватизма, которые до сих пор сохраняются и в семье, и в более широком кругу Родни. Этот консерватизм распространился на коммерцию, религию, руководство общинными делами и даже личные нравы.

Один из его сыновей, например, бросал тревожные взгляды на низкое декольте женских платьев – французское влияние – и предупреждал дочерей, что он предпочитает английские платья под горло. Среднего сына Джозефа беспокоили менее мирские дела. Он сменил отца в качестве светского главы Большой синагоги и вынужден был противостоять переменам, которых требовала реформистская партия.

«Я не желаю иметь ничего общего с этими реформами, – упорствовал он, – они предвещают грядущие беды». Джозеф умер в 1838 году, и его сыну Луису пришлось стать свидетелем раскола, неизбежного из-за неподатливости отца. Именно Луис объединил ашкеназские синагоги Сити и назначил одного главного раввина, что в итоге привело к созданию Объединенной синагоги.

Большую роль в этом назначении сыграло не просто чувство единства или даже религия. Евреи Британии боролись за эмансипацию, и в такое время им был нужен во главе не просто благочестивый человек, но привлекательная публичная фигура, сведущая и в светских, и в духовных вопросах и при необходимости способная действовать в качестве посредника с внешним миром.

Дэвид Саломонс написал Луису, стараясь внушить ему правильные приоритеты: «Надеюсь, что главным вместилищем совести всех евреев Британской империи станет человек, который будет вызывать всеобщее уважение как своей ученостью, так и внешним видом… Из двух я предпочел бы более представительного человека более одаренному. Не то чтобы я не ценил таланта, но есть и другие качества, помимо этого, необходимые для столь важного функционера».

В конце концов они остановились на кандидатуре Натана Адлера, который обладал и представительной наружностью, и большим талантом.

У Луиса было восемнадцать детей, из которых восемь умерли в младенчестве и девять в детстве. Аделаида, старшая уцелевшая дочь, вышла за сэра Джозефа Сибэг-Монтефиоре, брокера марокканского происхождения, который когда-то звался Джозефом Сибэгом, но официально присоединил фамилию Монтефиоре, унаследовав Ист-Клифф-Лодж в Рамсгите от своего дяди по матери сэра Мозеса Монтефиоре. Сибэг-Монтефиоре стал основателем фирмы «Джозеф Сибэг и сыновья», одной из крупнейших биржевых фирм Великобритании с отделениями в Чикаго и Лос-Анджелесе.

Возросла не только величина семьи, но и ее богатство благодаря фирме «Луис Коэн и сыновья», банковско-биржевого предприятия, имевшего дело в основном с финансированием внешней торговли. Это была надежная фирма с хорошей репутацией, но она появилась, когда время частных банков уже почти прошло, и в 1901 году добровольно самоликвидировалась. Роберт Энрикес, биограф сэра Роберта Уэйли-Коэна, сына Натаниэля Коэна, одного из партнеров, в неопубликованной части своей рукописи утверждает, что фирма получила «заманчивое и солидное предложение», но братья отказались ее продать, чтобы «не запятнать» свое доброе имя. Если предложение действительно было «солидным», то им нечего было бояться. Более вероятно, что банк изжил сам себя. Нескольких миллионов, которые братья имели в своем распоряжении, было недостаточно для финансовых операций на рубеже веков. Господствующее положение заняли акционерные банки, а те частные фирмы, которые не постигло слияние или поглощение, как правило, не выдерживали конкуренции на рынке. Более того, мания иностранных займов, столь характерная для 1860-х и 1870-х годов, благодаря которой банки наживали свои состояния, к концу века сошла на нет, и, если бы Коэны не ушли в отставку как джентльмены, они могли бы разориться и уйти как банкроты. Альфред, старший из братьев, умерший в 1903 году, оставил 567 тысяч фунтов, в том числе по 120 тысяч каждому из троих его уцелевших детей. Бенджамин оставил почти 400 тысяч, а Лайонел, который умер еще до ликвидации, 434 тысячи – достаточно, чтобы в викторианские времена иметь городские и загородные дома, кареты и прислугу и прочие параферналии образа жизни верхнего слоя среднего класса.

Складывается впечатление, будто у Коэнов было правило: каждый родитель оставляет всем своим детям столько, сколько унаследовал он сам, а обычно это составляло шестизначную сумму. Оставляя меньше, он чувствовал, что в некотором роде не исполнил отцовского долга перед ними.

Видимо, долг был настоящим девизом Коэнов, и каждый из партнеров, похоже, тратил не меньше времени на разные благородные дела, чем на счетную контору. Это особенно верно для Лайонела, четвертого из сыновей Луиса.

Как и его отец, дед и прадед, Лайонел был одним из главных прихожан Большой синагоги и как таковой активно участвовал в организации помощи неимущим. Еврейское общество хлеба, мяса и угля стало слишком узким и через полвека после основания уже не могло отвечать на нужды еврейских бедняков. По данным одного очевидца, наблюдавшего жизнь евреев, в начале 1850 года в Лондоне их проживало около 25 тысяч, из которых примерно 5 тысяч принадлежали к высшему классу, 8 тысяч – к среднему и 12 тысяч – к низшему. Из последних многим, как мы читаем, «каждый день не хватало самого необходимого, а еще большее число еле-еле сводило концы с концами». Их положение усугубилось из-за лютой зимы 1858 года, из-за которой пострадало и погибло немало людей, и тогда три главные ашкеназские синагоги совместно образовали постоянно действующий орган, который бы старался облегчить положение еврейской бедноты. Активнее всего этот план продвигал Эфраим Алекс, пожилой дантист, ведавший помощью бедным в Большой синагоге, но за его спиной стоял более живой ум Лайонела Коэна, которому тогда было двадцать семь.