Трудно быть феей. Адская крёстная - Ея Россо

— Как!? — закричала в ответ ведунья, взмахивая руками в попытке колдовать.

— Вода! Живая вода! — зарычал волк в ответ, зубами клацая возле пояса девичьего.

Ягиня вспыхнула от стыда: так растеряться, что все на свете позабыть! Сорвала повязку кожаную, упала на колени и торопливо стала пузырьки перебирать. Сердце меж тем на глазах серело и медленно в размерах уменьшалось. Вой и стон боли смертной пополам с яростью не угасал снаружи. Иглы снежные врывались в разбитые окна, ранили Сириуса и Ягиню, но в шкаф отчего-то не залетали. Опадали в шаге от артефакта живого кровавыми каплями.

Выхватив бутылек, царевна зубами вырвала пробку, с колен поднялась и едва обратно не рухнула, на крови подскользнувшись. Собственное сердце зашлось ужасом, руки дрогнули и чуть не выронили влагу драгоценную. Но ведунья равновесие удержала, к шкафчику шагнула, да не дошла. Будто барьер на пути вырос. Бьётся Ягиня, а сломать не может! А сердце чьё-то все больше скукоживается, и такое отчаянье волнами от него отходит, что впору самой на пол падать, грудь раздирать, кусок плоти из себя вырвать и в жертву принести.

— Кар-р-роф! Кар-р-р-рофь! — ходуном заходила клетка, ставленная на пороге спальни, ворон в ней забился, клювом пытаясь платок стянуть. — Кар-р-ровь! Дар-р-р-р! Кар-р!

Волк первый сообразил, что Феврония, запертая в птичьем теле, сказать хочет. Зубами лапу себе разодрал и как только кровь из раны хлынула, взмахнул в сторону Ягини. Красным бисером разлетелась влага, оседая на царевне и барьере невидимом, не долетев до сердца умирающего. Сириус зарычал, ближе подскочил, человеком обернулся и вновь рукой в сторону шкафчика махнул. Несколько капель на плоть серую попали, сердце стукнуло было, но вновь замерло.

— Кар-р-роф! Кар-р-р-рофь!

— Не твоя! Её! — догадалась Ягиня и кинулась к клети.

Сириус её опередил, рывком ткань сдернул, дверцу распахнул и зашипел от боли. Рука до локтя тут же онемела: охранное колдовство ведуньи исправно работало, тут же вцепилось в плоть зубами острыми. Но упертый зверь и не такое в жизни своей терпел, потому схватил птицу за шею, к себе подтащил, за решетку не вытаскивая, другой рукой ножик из кармана достал и чиркнул по туловищу неглубоко.

Феврония дёрнулась, клювом попыталась достать обидчика. Да сила неравными оказались. Сириус нож у птичьей груди придержал, кровью обмазывая. Отшвырнул ворона, дверцу захлопнул и назад к Ягине метнулся. Царевна, бледная до синевы, едва дыша от усилий, напор преграды невидимой сдерживала. В какой-то момент стена ожила и невидимые паучки прыснули из неё на царевну. Побежали по телу, паутиной крепкой опутывая, где кожи обнаженной касались, врастали намертво и силу высасывать принимались.

Яга дёргалась в путах, отступить от ловушки пыталась, но путы крепко держали, добычу из лапок не выпуская. Сириус подскочил и с разгону нож окровавленный в невидимку воткнул. Защита Февронии вспыхнула серым пламенем и лопнула с оглушительным звоном, силой удара Ягиню с волком в конец комнаты отбросив. Сердце вдруг окончательно замерло. За окнами потемнело, от предсмертного воя существа неведомого дрогнул дворец, с построек во дворе крыши посрывало. От удара в ушах зазвенело, в груди что-то ёкнуло, острой болью обжигая.

— Быстр-р-р-рей! — схватив царевну за руку и с силой швырнув её в сторону шкафа заветного, взвыл волк, падая от нового сотрясения.

Ягиня, пробежав через всю опочивальню, едва головой в пасть шкафа не влетела, в шаге от полностью обескровленного артефакта притормозить успела. С последним сердечным сокращением успела-таки плеснуть из флакончика живой водой и рухнула, как подкошенная, возле хранилища.

Вой стих также неожиданно, как и начался. Снежное безумие закончилось, во дворе загомонили люди, ущерб нанесенные оценивая, бабы причитали, сотники пересчитывали богатырей и люд простой, проверяя, все ли на месте и не погиб ли кто. То тут, то там смех истеричный раздавался и рыдания. И вдруг дружно, как одна, заголосили женщины. Волк подскочил, к окну кинулся и застыл столбом каменным.

— Что там? — с трудом на ноги поднимаясь, просипела Ягиня.

— Кровь повсюду…А мертвых нет… — неприкрытое удивление сквозило в голосе мужском.

— Снег тает, вот и кровь… — пожала плечами царевна. — Чему удивляться, комнату огляди.

Сириус обернулся и только тут заметил: опочивальня тёмной феи походила на поле битвы страшной. Пол в коричневых подтеках, а возле шкафа где по-прежнему равномерно билось сердце в магическом короне, и вовсе залит еще свежей, едва застывающей.

— Снег? Что за снег такой, — задумчиво протянул мужчина, подходя к Ягине и помогая её в порядок себя приводить.

— Есть у меня подозрение… Но правду скажет ли сестрица? — с сомнением покачала головой царевна, на ворона глянув.

Птица сидела в ловушке, нахохлившись и злобно глазами сверкая. Время от времени раскрывала клюв, будто сказать что хотела, но тут же и захлопывала с мерзким пристуком. Рана на её груди затянулась, но проплешина на перьях все еще блестела кривой строчкой. Феврония голову склоняла, пытаясь разглядеть порез, но в птичьем облике не удавалось выяснить, насколько уродливо выглядел будущий шрам. Злилась фея на волка и на ножичек его непростой. Обычным-то, человечьим, перья вороньи он и раздвинуть не сумел бы. А тут поди ж ты, еще и порезать смог. И теперь, ко всему прочему, на теле шрам останется, ничем его свести не получится.

«Не прощу! Отомщу!» — билось в голове ведьмы. Сестрица добрая, простит, отпустит. А там и выждать момент удобный случай подвернется. И за все разом одним ударом, без долгих планов коварных. Вон как все обернулось! Не думала, не гадала, что крестница рамазнёй окажется, а зеркальце силу обретет.

Когда прознала про сердце, что Ясуня Святогоровна из груди соей вырвала, да в сундук заперла и в водах речных утопила, обрадовалась. Живая плоть богини возрожденной — это власть бесконечная в умелых руках. Знай, силой подпитывай по капельке, да в узде держи, чтобы слушалось. А уж бессердечное, оттого ко всему равнодушное божество, в зеркала запереть — раз плюнуть. Матушка любимая не зря дочку с малых лет колдовству навьему учила, будто ведала: пригодятся царевне знания тайные. На один только крючочек и велась богиня: на любовь несчастную, на беды девичьи, коих возлюбленные ни за что, ни про что покинули или обидели.

Ясуня в ловушку легко попалась: прикинуться несправедливо обиженной — это Феврония с детства умела, все шишки за её шалости сестрице старшей доставались: не доглядела, не присмотрела! Сцену как по нотам разыграла фея тёмная, заманила богиню на остров Буян, обманула, опутала и убила. Тело огнём навьим выжгла до пепла. Пепел над морем-океаном развеяла.

А перед тем добрым словом да ласкою выпытала у Ясуни, в какой-такой реке глубокой сундучок богиня утопила с сердцем своим. Пообещала разыскать и вернуть в благодарность за помощь ей, Февронии. Святогоровна, в страдания свои окутанная, подвоха не заметила. Даже ожила ненадолго, с надеждой глаза озарились: устала без сердца-то за столько веков. А возродиться без него, чтобы Велеса отыскать в другой жизни, — невозможно. Сама-то Яся к реке путь позабыла: наказали её боги-родители за любовь неистовую, безрассудную, лишили дороги к сердечку ретивому. Только и помнила что одно имя: «Дон, Донушка, любый мой, ненаглядный мой!»