Ребус - Евгения Дербоглав

Дитр внимательно изучил ее контракт и осмотрел жилье, которое полагалось помощнице в гримерке. Администрировал игорный дом Веллог – слишком противный даже для гралейца, зато весьма порядочный, и именно поэтому Скорпион до сих пор его не пристрелил. Двух предыдущих пришлось уволить из телесного, потому что один воровал, а другой обижал девушек, сообщил Скорпион. А Веллог лишь притворяется паршивцем, у него, конечно, пунктик на грязь, которой нет, но кто нынче не подвержен влиянию всемирной нелепости? Вокруг одни упадочники, а Веллог всего лишь гралейский зануда.

Дитр распрощался с обитателями игорного дома и в последнюю очередь остановился около Лирны, заметив, что она больше не кажется такой запуганной и даже стала чуть менее подавленной.

– Надеюсь, у вас все будет хорошо, – пожелал ей Дитр. – Я вернусь к вам – через несколько лет.

– Зачем вы мне помогаете? – спросила она. – Какое вам до меня дело?

– У меня свои мотивы, – ответил Дитр.

– Я смогу вас когда-нибудь отблагодарить? – Лирна сжала его руку и широко распахнула посиневшие от надежды глаза.

– О да, сможете, – Дитр грустно улыбнулся. – Вы окажете мне большую услугу, если вырастите своего ребенка порядочным человеком.

– Надеюсь, он будет красивым, – бесцветно промолвила молодая женщина.

– Не сомневайтесь, будет. Как звездное небо.

* * *

Вернув свой пистолет у Скорпионова телохранителя, Дитр сошел с маленькой площади к радиусу, чтобы через сорок лет вернуться в бесшумное по меркам Циркуляра Артистов место. Под цветущим и крепко пахнущим деревом он провалился в плотное безвременье, когда тень взбунтовалась. Небытие вокруг сущности Дитра полыхало пустынным пламенем, а на его голову сыпались песок и человеческие кости.

Он видел Ребуса, который скинул всю одежду перед гробницей из крепкого кружевного камня, едва заметив обгоревшие останки неудачливых гостей древних руин. Он видел, как Ребус входил в пламя, широко раскинув длинные жилистые руки, а огненные сполохи, что вырвались из каждой поры ирмитского камня, лизали его кожу, но не могли пробиться к мясу. Черные волосы его загорелись, кожа покрылась волдырями, но Ребус не умирал, а, напротив, впитывал в себя пустынное пламя, неистово хохоча впервые за свою странную жизнь.

Дитр закрыл бы уши, если бы они у него были, потому что не хотел он слышать, как смеется всемирно больной человек, сгорающий заживо. Дитр тонул в песке, он становился костями, которые грызут демоны. Дитр тонул в собственном ужасе.

«Главная цель – она же оружие террориста – ваш страх, – говорила преподаватель курса репутационистики. – Никогда не бойтесь диких псин, террористов и иных паскудных тварей. Отвечайте им смехом и ненавистью. Ваш страх – их победа».

– А я ж тебя уничтожу, Парцес, я тебя уже уничтожил, смотри, – Ребус обвел обгоревшей рукой пустую площадь. – Нет ничего, Парцес, ничего не осталось для тебя, лишь пустота. Хочешь, я взорву это все? Хочешь, мы вместе это взорвем?

– Это я тебя уничтожил, – прошипел сквозь сжатые от всемирной боли Дитр. – Один раз и второй тоже. И в третий раз уничтожу, если будешь мразью.

Он еле держался за одну из золотых нитей, колышущихся в беспространстве, обратившимся почему-то площадью Циркуляра Артистов. Ребус подкрадывался к нему, стремясь оборвать нити, чтобы безвременье стало конечным для них обоих. Глубоко вдохнув то, что у него было вместо воздуха, Дитр отпустил нить. Последним, что он помнил – это то, что не проконтролировал, в какой год он сейчас переместился.

Столица мрачнела вместе со всеми своими Окружними землями. Министерство общественного благополучия опубликовало возросшую статистику простуд, мэрия – данные о разрушениях зданий.

– Смотри, – говорила Прия, выдыхая папиросный дымок, – его даже не видно.

– Мерзость, – с непристойным восхищением отвечала ей Берела из «Циркулярного зонта». – Наши во всемирной растерянности, говорят, что газету перестали раскупать, потому что больше никто не интересуется городскими новостями.

«Циркулярный зонт» был листком, что выпускала мэрия, и писали они о новых зданиях, ремонтах, карнавалах и развлечениях, о маршрутах каретных поездов и правилах связи в столице.

– Она писала, что будет туман, еще тогда, – Прия указала пальцем куда-то вниз.

Обе сидели на крыше доходного дома дамского общества. В доме селились глашатаи, журналистки, мелкие чиновницы и даже наперсницы и музыкантши. Дом был хорош, а комнаты стоили недорого. В приятную погоду женщины звонким роем вываливали на крышу, устанавливали там столики для пикника и растения в горшках. Они снимали чулки и подставляли ноги солнцу, а мужчины из полицейского отделения в доме по соседству даже боялись свистеть им, из нежелания получить множественные всемирные пощечины. Теперь, когда столицу накрыл туман, Прия и Берела двуедино воцарились на крыше, и никто не мешал им болтать, восхищаясь безысходной красотой помрачневшего города.

К ним недавно вселилась молодая дама, почётная гражданка, что убедила Министерство ценностей выделить средства для облегчения ситуации, когда тумана не было еще и в помине. Основываясь на чужих предсказаниях и обращаясь к мнению всемирщиков, она заключила, что, возможно, столицу и даже всю Конфедерацию, ждет потрясение, которое должно очистить их после войны с Доминионом. После войн случаются эпидемии и неурожаи, это неизбежно. Вероятней всего, писала Эдта Андеца, туман, предсказанный метеорологами, лишь усилится и выльется в очистительное всемирное бедствие. Возможны разрушения зданий, неинфекционные простуды, а также массовые самокончания, вызванные безысходностью. Никто не знал, какое убеждение она использовала, но Министерство ценностей согласилось, что действительно у мэрии могут быть проблемы, как и у Министерства путей и связи, а также простуды при тумане неизбежны. В увеличение числа безысходников Администрация не поверила, и теперь что ни день, кого-нибудь вытаскивали из петли или из ванной с окровавленной водой.

А душевники между тем в своём профессиональном издании под названием «Ремонтник» заявляли, что число обращений от семей безысходников возросло в несколько раз, и частным душевным приютам пришлось увеличить стоимость лечения данной болезни.

Во врачебном сообществе последние годы вообще творилось невесть что. Сперва изобрели какую-то чудовищную штуку, через которую можно видеть душу, а затем так и вовсе протолкнули закон о доброокончаниях. И если раньше лишь военным позволялось убийство милосердия, и то в официальном чрезвычайном положении, то теперь врачи могли по просьбе пациента оборвать ток его жизни. Закон был не только телесным, но и всемирным, врачи заключали особый контракт с небытием, который нарушить не могли. Когда телесный закон вступил в силу, полиция выпустила доклад шеф-глашатая Леары Листры о том, что участились случаи смерти детей и пожилых людей, однако с трупом «пациента» всегда находили мертвое тело врача, нарушившего контракт о ненавреждении. Убийства под видом доброокончания быстро прекратились.