Ребус - Евгения Дербоглав

– Министерство внутреннего порядка… – возразил было следователь, но женщина его перебила:

– Я была у Министра. Он согласен передать это дело Министерству общественного благополучия. Можете писать свои протестные, но навряд ли вас ждет успех на вашем процессе.

– Да подавитесь вы со своим гадом, мясники душ человеческих, – выплюнул следователь.

Женщина встала, послышались ее шаги в сторону двери.

– О, мы с гадом попируем, не сомневайтесь даже, – сказала она, прежде чем дверь камеры со скрипом закрылась.

Дитра отвели на допрос, который включал в себя установление личности и обстоятельств инцидента. Следователь, который представился как Глан Бонеэ, отказал развязывать ему руки, которые зафиксировали ремнями на ручках кресла для допросов. Следователь выбрал тактику быть жестким, но человечным. Он не лупил его по лицу или по груди, а первым делом спросил, кто стрелял в Дитра, что у него такой огромный синяк.

– Кир Лнес, – ответил Дитр, понимая, что имени Ребуса он назвать не может. Кто знает, кто и где сейчас Ребус? Быть может, он служит в Префектуре, а то и вообще ушел в пустыню к Песчаному Освобождению. Или уехал в Доминион или Принципат. Или унаследовал «дело» Эрца-Скорпиона. Ребус может быть никем, а может быть очень даже знаменит. И поэтому Дитр назвал его именем, которого никто не знал, кроме самого Ребуса и еще нескольких человек в родном временном узоре Дитра.

– Никогда о таком не слышал, – ответил Бонеэ, разнюхивая ложь в словах подследственного. Такое дело, как массовые разрушения на площади, дали отделу Особой бдительности, а там дураков не работало. Там работали люди с хорошим нюхом на ложь. Лжи Бонеэ не обнаружил, и поэтому обратился к помощникам: – Отправьте животных во все регионы, пусть трясут гражданские и военные реестры на предмет Кира Лнеса.

Помощник кивнул и внес запись себе в планировщик. Следователь продолжал:

– Вас же мы уже пробили по реестрам. И знаете что? С фамилией Парцес ни в Гоге, ни в других местах нет никого по имени Дитр. Судя по вашему выговору, вы из Гога, так что эту агломерацию и ее Окружние земли мы проверили в первую очередь. Никакого Дитра Парцеса там никто не знает. Тем более не служит такого у нас в полиции. Я уж не говорю о том, что ваш личник абсолютно и очевидно поддельный…

Дитр молча опустил голову, думая, что ему делать. Он не собирался рассказывать про временные узоры, а уж тем более про то, что пришел сюда искать Рофомма Ребуса, кем и чем бы тот сейчас ни был. И Дитр ответил:

– Я не из полиции. По правде говоря, я толком не помню, где я значусь.

– Ах, да что вы? – притворно удивился следователь, и его ноздри затрепетали.

Дитр напряг душу, всемирным трудом останавливая ее дуновения, и перед следователем вырос щит спокойствия. Дитр тоже был следователем из отдела Особой бдительности, и он умел врать, хоть и не любил этого делать.

– Ну а какой год сейчас, вы хотя бы знаете? – не удержался следователь.

– Нет, – расслабив душу, ответил Дитр. Он совершенно не знал, какой сейчас год.

– А как вас зовут?

– Как в личнике.

– Ну разумеется, – Глан Бонеэ раздраженно потер щеку. – Кто сейчас Префект?

– Не знаю.

– В какой год закончилась война с Доминионом?

«Значит, война уже закончилась, – подумал Дитр. – Хоть с этим повезло».

– Освободительная – в год девятьсот девяносто пять, Наступательная…

– Чего? – округлил глаза следователь. – Какой еще год девятьсот девяносто пять, как вообще война может длиться столько лет? Какая еще наступательная?

Дитр замотал головой. Здесь даже война с Доминионом пошла иначе. Неужто из-за Ребуса?

– Записать, – проинструктировал Бонеэ, – изображает беспамятство или действительно впал в него. Неизвестно, был ли он в таком состоянии на момент совершения преступления…

– Я не помню никакого преступления! – воскликнул Дитр. – Я помню пустую площадь – а потом ваших людей, которые тащат меня в изолятор.

– Уважаемый, – следователь встал с кресла и переместился поближе к Дитру, усевшись на столешницу, – вы разнесли половину площади на одном из радиусов Циркуляра Артистов. Благо, что было раннее утро, и почти все находились на улице – они шли на работу. Однако ваши действия чуть было не убили двух ночных сторожей из игорного дома, счетовода ценностей из лавки с настойками, а также одного художника, который вздумал помалевать вид утренней площади, наблюдая за ней из окна. У художника погибли все эскизы, но сторожам и счетоводу тоже не позавидуешь. К счастью, конечных жертв нет…

– Милость всемирная, – с облегчением выдохнул Дитр, и помощники следователя удивленно подняли на него глаза. – Я рад… я рад, что никто не погиб.

– Мы рады, что вы рады, – хмыкнул следователь. – Но это все равно виселица. Если выяснится, что вы не такое уж дерьмо, я, конечно, буду склонять присяжных к тому, чтобы они выбрали ваш расстрел. Но все же – вы разрушили площадь. Белц, зачитай пожалуйста условному господину Парцесу показания цветоч… нет, лучше коммерческого глашатая.

– Ага, сейчас, – кивнул помощник, роясь в папке с показаниями. – Унбра Нелеса, коммерческий глашатай сети магазинов товаров для живописцев и архитекторов… Мне с начала или с середины?

– Как хочешь, – махнул рукой Бонеэ, и Белц продолжил читать:

– «…сначала не подумала, что здесь что-то не так. Наутро после выходных вся столица с такими рожами, да еще и в этом тумане, проблудь всемирная, когда же эта погода изменится…»

– Ну и зачем было это записывать? – возмутился следователь. – Это же не по делу!

– Мы вычеркнули половину ее ругани, шеф, – ответил помощник. – Глашатаи – они сами знаете, какие…

– Продолжай, тьма с тобой.

– «…но у него рожа была всемирно жуткая, я даже не увидела его глаз. Под бровями у него начинались черные дыры. И он пошел по площади, не обращая внимания, что поток людей, идущих на работу – совсем в другую сторону. Он наступил кому-то на ботинок, его обругали, но он не обратил внимание, он на таран пёр в центр площади. Я была уже почти у магазина, когда мне на голову чуть не упал кирпич. Я отбежала подальше от здания и увидела, что оно пошло трещинами, сквозь которые сочилось что-то черное. А этот – с тьмой вместо глаз – стоял там, куда шел, я его сразу же заметила. Он стоял с раскинутыми руками и смотрел на северную часть площади, где здания трескались и рушились. Лунца Ниа из «Фиолетового звука» – кажется, так ее зовут, мы пили с ней как-то раз – тоже поняла, откуда идет эта дрянь, и заорала, чтобы кто-нибудь стукнул того типа посреди площади. К нему уже бежали полицейские, они его и уложили. И знаете, в тот момент, когда его стукнули по башке дубинкой, та черная дрянь, которая разрушила здания, ринулась обратно в него – прямо как москитный рой. Она была прозрачная, эта дрянь – вроде бледной тени пасмурным днем, но я говорю «черная» – потому что она воняла тьмой. Я клянусь, она воняла скотобойней или братскими могилами. Я никогда не нюхала ни того, ни другого, но столько гнили я никогда не ощущала. Я не полицейская, я работаю с правдой и убеждением, но вы точно учуете жуть всемирного уровня, если уж даже я…»