Война - Тимур Машуков

времени. Самым страшным из этого списка было время. Я физически ощущал, как оно утекает сквозь пальцы, тратится на что-то, на мой взгляд, второстепенное. И это бесполезное расточительство делало мои надежды на благополучный исход всё призрачнее. Я не был рождён для того, чтобы занять престол, меня не учили политике и дипломатии, я не умел просчитывать ходы моих противников — но при всём при этом даже мне, недоучке из совершенно другого мира, было понятно, что те, кто находились по другую сторону баррикад, готовились к войне куда дольше нас. И пока мы наводили тень на плетень, устраивали словопрения, успокаивая себя и окружающих тем, что наихудший вариант развития событий маловероятен, наши враги прошли все те стадии, на которых мы застряли сейчас… Их Голицыны выбили необходимое финансирование из их Меньшиковых, их Долгорукие подготовили документы, благодаря которым в глазах всего мира они сумеют обосновать каждый свой шаг в сторону Российской империи… А мы безуспешно проводим заседание за заседанием, мы рвём глотки в попытках переорать друг друга, мы мечемся, хватаясь за всё сразу!

За последние дни мне не раз хотелось удавить своими руками высокомерного князя Меньшикова, министра финансов. Обладая весьма солидным капиталом, вложенным в многочисленные предприятия и в самой империи, и за рубежом, представители этого семейства не торопились рвать все связи с теми, кто сегодня стал нашим противником на мировой арене. И естественно, не особо желали терять свои вложения. Князь так тонко и мастерски вставлял палки в колёса русской военной машины, контролируя каждый потраченный рубль, что придраться было сложно. Преодолевая его сопротивление, я мечтал о том дне, когда дознаватели Тайной Канцелярии найдут, наконец, за что зацепиться в его идеальной биографии, и я смогу отомстить ему за минуты унижения, когда мне пришлось ощущать себя просителем, нет, скорее, попрошайкой! Но сейчас я не мог позволить ослабить империю, убрав этого человека, что крепко держал в своих руках финансовые потоки. Да и стоило признать, скрипя зубами и скрепя сердце, что во многом благодаря именно его незаурядным талантам бюджет империи никогда не пребывал в дефиците…

Вообще, за последние дни я заметил, что изменил отношение ко многим людям. В ком ранее видел единомышленников, теперь искал скрытых врагов, я стал подозревать всех и вся. Когда это начало пугать меня, я стал убеждать сам себя — если у вас паранойя, это не значит, что вас никто не преследует. И в каждом слове я искал второй смысл, в каждом предложении — подвох, двойное дно. Выдерживать такое напряжение было сложно, я начал срываться в крик, пытаясь давить на советников истерическими воплями и топаньем ног. Пока в один прекрасный день у меня не попросил аудиенции отец Никанор.

Пока я нервно тарабанил пальцами по подлокотнику своего кресла, он внимательно смотрел на меня, и от этого спокойного, уверенного взгляда мне хотелось спрятаться, уйти поглубже в себя. Но, как известно, лучшая защита — это нападение. И я перешёл в атаку…

— Что, батюшка, будете читать проповедь? Грозить небесными карами или обещать вечное блаженство? Увольте, я уже не верю ни в Бога, ни в чёрта!

— Ваше Величество, сейчас трудно всем. Нелегко жить во времена перемен, времена испытаний…

— Да-да, испытаний, которые нам посылает Бог, дабы укрепить дух… Что там я упустил? Что каждому даётся по мере его сил? Знаете, отец Никанор, я молод, но видел много такого, что убедило меня в одном — нет никакого Бога!

Я вскочил и принялся ходить по кабинету, бросая на священника яростные взгляды, страстно желая, чтобы он принял вызов, вступил со мной в этот словесный бой, чтобы позволил мне таким образом стравить пар, что копился внутри долгое время и уже грозил сорвать крышку с кастрюльки на моих плечах, которую я привык считать головой… Но он мягко улыбнулся в ответ и негромко заметил:

— Вы, Алексей Александрович, несомненно жаждете услышать от меня громогласного возмущения? Дескать, всё это крамола и ересь, и ждёт вас геенна огненная и вечные мучения для бессмертной души? Вы думаете, я буду призывать вас к покаянию, грозить анафемой?

Он помолчал, глядя мимо меня в окно, за которым серел очередной тусклый питерский день, но вместо уныния и тоски, что неизменно навевал на меня этот пейзаж, на его лице отражалось какое-то умиротворение. Он перевёл взгляд на меня и качнул головой:

— Но я соглашусь с вами, Ваше Величество — Бога нет.

Пока я, не спуская с него изумлённо взгляда, пятился к своему креслу, стремясь найти какую-то опору, только что выбитую из-под меня столь неожиданным заявлением, отец Никанор с удовольствием откинулся на спинку стула, совершенно расслабившись:

— Пока вам в голову не пришла мысль вызвать дворцового лекаря, я поясню. Когда я говорю, что Бога нет, я подразумеваю, что нет такого Бога, каким мы его привыкли представлять. По образу и подобию Божьему…

Он негромко рассмеялся и посмотрел прямо мне в глаза своим искрящимся взглядом.

— О, нет! Это не Творец создал нас похожими на себя — это мы воображаем его наделённым человеческими чертами! Строгий родитель, следящий за каждым шагом каждого ма-а-аленького человечка, грозящий наказанием за кусок мяса, съеденный в пост, за бранное слово, вырвавшееся в трудную минуту… Судья, больше похожий на пугало для бестолковых ворон!

Я верю, Алексей Александрович, что есть Высшая сила над нами, и пути её поистине неисповедимы для нас… Но нам, её слабым созданиям, нужен надсмотрщик, что держал бы нас в узде, что заставлял бы творить добро, пусть даже из-под палки… Это тот Бог, которого мы заслужили. Которого мы выдумали и силой своего воображения заставили жить! На самом деле всё произрастает из людей, всё зло, что творится в этом мире — дело наших собственных рук…

В его прямом взгляде, устремленном на меня, читалось сочувствие и понимание.

— Когда мы позволяем унынию овладеть нами, когда мы даём волю чёрным мыслям, мы сами торим путь в ад. Тот человек, что заранее смирился с поражением в предстоящем бою — уже проиграл. И мрак, что поглощает его, заразен.

Вы думаете, Алексей Александрович, что главное ваше сражение состоится там, на поле брани? На самом деле, оно уже идёт — в вашем сердце. И если вы сумеете одержать победу над вашим главным врагом — над самим собой — то одолеете и внешних противников.

Отец Никанор поднялся с места, учтиво поклонился мне:

— Позвольте мне, Ваше Величество, вернуться к своим обязанностям. В трудные времена, когда людей одолевают сомнения и страхи, многим