Архив еврейской истории. Том 13 - Коллектив авторов -- История

имеет сношения с тем, у которого книга с конспирациями. Я потому это говорю, что с этим господином (его кличка на воле была «Август»[544], Жорж его знает) имела сношения та дама, у которой ты находила красивыми глаза[545] и которая прощалась со мной у тебя на квартире, в день моего отъезда (незабвенный день!). Как ведет себя diable? Не забывай, что эта особа очень любит argent [фр. — деньги], поэтому не особенно доверяй тем проектам diable’я, для которых требуется много billets de banque [фр. — букв. банковских билетов, то есть денег]. Diable почему-то воображает, что Comité exécutif [фр. — Исполнительный комитет] располагает несметными richesses [фр. — богатствами] — словом, Калифорния! Исходя из такого взгляда, diable считает, что недостаточно (по заслугам) ценят его travail [фр. — работу]. Это письмо вышло вполне деловым от начала до конца. Еще много, много нужно сообщить тебе, да нет времени — нужно кончать. В заключение уделю место лично себе, а следовательно, и моей жене, моей незабвенной, обожаемой жене, моему идолу, моей дорогой и милой голубке, моей гордости! Слушай же, моя милая, моя ненаглядная: я еще продолжаю висеть между жизнью и смертью; до сих пор нам не объявили, подписан ли приговор или нет. Нужно думать, что помилуют, иначе зачем же медлить и затягивать ко дню Коронации? Я по-прежнему спокоен, весел, бодр и не чувствую себя приговоренным, хоть убей меня. Жена моя, голубка моя! Я чувствую в себе такой запас сил, как в лучшие дни моей жизни — я смотрю на будущее с самыми отрадными надеждами, потому что «будущее» — это ты!! Моих сил достанет на долгие годы, не только месяцы. Может случиться, что это письмо последнее! Сердце мое, жизнь моя, пока я тебя не потеряю, пока ты жива, пока ты для меня существуешь — я живу! Как бы велики ни были страдания, как бы ужасны ни были испытания — они мне пойдут не во вред, а на пользу; ничто не в состоянии сломить моей твердой уверенности в тебе, в своих силах, в нашем будущем. Солнышко мое, упоение мое, знай и верь, что, стоя у преддверия вечного заключения по закону, я его не считаю вечным. Поборемся! Я и гранитные стены! На моей стороне все: вера, вера в тебя, в себя, в дело, надежда — надежда на тебя, себя, и любовь, страстная, жгучая, опьяняющая, но все исцеляющая.

Твой до гроба муж

Привет Инду, Жоржу

ГАРФ. Ф. 102. Оп. 181. 7 ДП. 1884. Д. 641. Л. 25–30 об.

ПИСЬМА САВЕЛИЯ ЗЛАТОПОЛЬСКОГО К РОДНЫМ

1.

19 октября 1882 года

Мои милые и дорогие!

Очень благодарен за Ваше письмо, которое я с неописанным удовольствием читал и перечитывал. Сегодня, 19 октября, я очень краток; прошу не прогневаться — потому что сильно нездоровится, и я не могу собраться с мыслями, бегающими в голове словно зайцы. Если станет мне легче на этой неделе, то напишу Вам ответ так сказать не в зачет. Затем обнимаю Вас всех со всем пылом своего любящего сердца.

Ваш С. Златопольский.

Петропавловская крепость.

P. S. Сонино письмо живо напомнило мне нашего брата, незабвенного Льва. Где-то он, где-то он?

Кандальный звон, кандальный звон,

Как много дум наводит он!..

Однако я ставлю точку и прекращаю до следующего приятного раза. Голова трещит страшно!

Le même [фр. — Он же].

Сегодня ровно полгода со дня ареста моего.

2.

6 апреля 1883 года

Мой милый Саша, дорогой брат мой!

Несколько дней оставалось нам для переписки, несколько дней лишь!.. Грустно, грустно; чувство любви, которое согревало меня в одиночном заключении, чувство кровных связей с тобою и Соней, что так пленительно действовало на меня в ваших письмах, наконец сознание близости развязки — все это теперь смешалось, и я берусь за перо с таким сложным чувством, что, право, даже не могу много писать… Да и о чем писать?.. Завещание разве? Но я уже распорядился на этот счет (мне разрешили передать весь мой багаж Соне, так же, как и деньги из редакции «Русского Курьера»)… Значит, у меня, как ты изволишь видеть, материалу не имеется… Я мог бы, правда, обстоятельно писать о суде… но это ты узнаешь из газет, так же как и приговор; я и о нем не пишу, в полной уверенности, что ты будешь изумлен… С сердечным трепетом обнимаю тебя, мой милый, незабвенный.

С. Златопольский.

6 апреля 1883 г.

3.

15 апреля 1883 года

Опять и опять прощальное письмо! Под общим именем прощальных писем я шлю тебе, мой милый брат, уже третье письмо; это обусловливается неопределенностью моего положения; со дня объявления приговора в окончательной форме (т. е. с 1-го апреля) я со дня на день ожидаю перевода в иное местожительство; наконец, со вчерашнего числа, т. е. с 13 апреля (приговор вступил в законную силу), я уже окончательно приготовился к переселению, но, как видишь, милый мой, я продолжаю пребывать все в том же Д[оме] пр[едварительного] З[аключения] и о времени перемены местожительства никакого представления не имею. Вчера я имел последнее свидание с Соней; была надежда увидеть ее и сегодня (14 апр[еля]), но надежда оказалась обманчивой; несмотря на то, что я нахожусь еще здесь — я сегодня с ней не видался; ясно, что и впредь свидания не будет; также ясно, что и письмо это действительно прощальное, за которым уже не последует дальнейших писем… Спешу! Последнее прости! Твой навеки

С. Златопольский

15 апреля

РГАЛИ. Ф. 1744. Оп. 1. Д. 23. Л. 1–18.

Документы

Е. Хаздан

Лагерные письма Моисея Береговского

Моисей (Арон-Мойше) Яковлевич Береговский (1892–1961) — фольклорист, посвятивший свою жизнь исследованию музыкальной культуры восточноевропейских евреев. Значительная часть его работ долгое время оставалась в архивах. Четыре из пяти томов главного труда его жизни, собрания «Еврейский музыкальный фольклор», были опубликованы лишь после смерти ученого[546]. Но и сегодня, несмотря на то что вклад Береговского в сохранение и изучение ашкеназской культуры получил широкое признание, его полной биографии не написано.

Судьба Береговского во многом типична для поколения сталинского времени. В его жизни непросто очертить период, который можно было бы назвать благополучным, однако в самых тяжелых обстоятельствах ученый сохранял потребность в исследовательской работе. Читая письма, собранные его младшей дочерью Эдой Моисеевной[547], понимаешь, что даже наиболее продуктивные годы (например, 1930-е, когда Моисей Яковлевич работал в Академии наук Украинской ССР и публиковал статьи и сборники песен, или в середине 1950-х, когда уже вернулся из заключения и добился реабилитации) были