Хроники Империи Ужаса. Крепость во тьме - Глен Кук

Он не договорил, но Моваффак все понял – столь зловещей усмешки на его губах Ученик никогда еще не видел.

– Ясно. И в чем будет заключаться эта миссия, повелитель?

– Напряги воображение. Отбери людей и сообщи мне, какую задачу ты им поручил. И мы отпразднуем Дишархун в Аль-Ремише.

– Как прикажешь, – с той же усмешкой ответил Хали.

– Мир тебе, Моваффак.

– И тебе, повелитель.

Хали ушел, высоко подняв голову. Таким Эль-Мюрид не видел его уже давно.

– Хадж, – тихо позвал Ученик чуть позже.

– Да, повелитель?

– Найди врача.

– Повелитель?

– Гора меня доконала. Все болит. Мне нужен врач.

Врач явился мгновенно – судя по всему, его подняли с постели и он даже не успел толком одеться.

– Повелитель? – озабоченно спросил он.

– Эсмат, у меня все болит. Страшно болит. Лодыжка, рука, суставы… Дай мне что-нибудь.

– Мой повелитель, это все проклятие. Нужно его снять. Снадобье вряд ли тебе поможет – я и так дал тебе слишком много опиума. Рискуешь привыкнуть.

– Не спорь со мной, Эсмат. Я не смогу исполнять свои обязанности, если буду постоянно страдать от боли.

Эсмат уступил. Эль-Мюрид откинулся на подушки, погрузившись в теплые, словно в материнской утробе, волны наркотического дурмана. Он думал о том, что нужно будет найти врача, который избавит его от страданий и снимет заклятие, наложенное щенком валига. Приступы боли случались теперь ежедневно, и наркотик, который давал Эсмат, побеждал их со все большим трудом.

Пустыня была широка и безлюдна, как и во время давнего наступления на Себиль-эль-Селиб и бегства из Вади-эль-Куфа. Казалось, она утратила свое обычное безразличие, став по-настоящему враждебной. Но Эль-Мюрид отказывался ей подчиниться, наслаждаясь новыми видами и новыми дикими красотами.

Больше не нужно было ждать годы. Оставались лишь часы и дни до того мгновения, как Царство Мира станет реальностью. Через несколько часов и дней он мог полностью посвятить себя истинной миссии – восстановлению империи и объединению давно утраченных земель во имя веры. Дни и часы неверных были сочтены так же, как обречено на гибель зло, чье долгое господство близилось к концу.

Предвкушение победы сделало его другим человеком. Он стал более дружелюбным и общительным, разговаривал и шутил с Непобедимыми. Мерьем упрекала его, что он разрушает свой возвышенный образ.

Он узнавал места, которые видел много лет назад. Знакомая долина была неподалеку, но ни одна душа не попыталась бросить им вызов. Ангел был прав. И Насеф, как всегда, со свойственной ему опытностью провел их мимо застав роялистов, словно войско призраков.

Эль-Мюрид радостно рассмеялся, увидев вдали шпили Храмов, возвышавшиеся, словно серебристые башни в лунном свете. Час пробил. Королевство уже в его руках.

– Спасибо, Юсиф, – прошептал он. – На этот раз ты сам себя перехитрил.

Гаруну казалось, будто Аль-Ремиш нисколько не изменился: те же пыль, грязь, паразиты и шум, которые он помнил. От разогретых стен котловины, как всегда, исходила невыносимая жара. Среди скопления палаток расхваливали товары бродячие торговцы. Женщины кричали на детей и других женщин. Измученные зноем мужчины при первом же удобном случае срывали злость на посторонних. Разве что народу было несколько меньше, чем в прошлый раз. Однако он знал, что с приближением Дишархуна все станет иначе и по мере того, как столица будет заполняться людьми, возрастет и всеобщее напряжение.

В воздухе висело ощущение тревоги, непрекращающегося ожидания неприятностей. Никто не высказывал его словами, но появление валига Эль-Асвада с домочадцами и войском вызвало чувство вины и стыда у тех, кто ничего не сделал, чтобы помочь Юсифу или поддержать его во время долгой войны на юге. На столицу также пала бледная тень страха – реальность угрозы, которую представлял Эль-Мюрид, более невозможно было отрицать, если только упрямо не закрывать глаза.

– Именно так они и поступают, – сказал Гаруну Радетик. – Зажмуриваются изо всех сил. Такова природа человека – надеяться, что если на какие-то вещи не обращать внимания, то они исчезнут сами собой.

– Некоторые ведут себя так, будто это наша вина. Мы сделали все, что могли. Чего они еще хотят?

– И это тоже человеческая природа. Человек – прирожденный злодей, ограниченный, близорукий и неблагодарный.

Гарун искоса взглянул на учителя и язвительно усмехнулся:

– Никогда не слышал от тебя столь мрачных слов, Мегелин.

– Я успел выучить несколько горьких уроков. И боюсь, они в той же мере относятся к так называемым цивилизованным людям у меня на родине.

– Что там происходит? – Вокруг палатки отца возникла суматоха.

Гарун заметил людей с эмблемами Королевского двора:

– Давай выясним.

Возле палатки они встретили Фуада. Вид у него был озадаченный.

– Что такое? – спросил Гарун.

– Ахмед. Он попросил твоего отца и Али быть сегодня вечером его гостями. Вместе с королем.

– Ты удивлен? – усмехнулся Радетик.

– После того как они несколько дней делали вид, будто нас не существует, – да.

По спине Гаруна пробежали мурашки. Он окинул взглядом близлежащие холмы. Солнце уже садилось, и собирались тени, вызывая дурное предчувствие.

– Скажи Юсифу, пусть держит свои взгляды при себе, – посоветовал Радетик. – Сейчас общество их не приемлет. Абуд стар и медлителен, и ему нужно время, чтобы смириться с потерей южной пустыни.

– Он бы смирился с этим быстрее, не путайся у него под ногами этот идиот Ахмед.

– Возможно. Гарун, в чем дело?

– Не знаю. Что-то странное. Будто сегодняшняя ночь будет отличаться от любой другой.

– Если мыслить аллегориями – вне всякого сомнения. Берегись сегодняшних сновидений. Фуад, в самом деле, скажи валигу – пусть успокоится. Чтобы у него с Абудом что-то вышло, ему сперва нужно добиться уважения в обществе.

– Скажу. – Фуад ушел мрачнее тучи.

– Идем, Гарун. Поможешь мне с бумагами.

Гарун устало вздохнул. Бумагам и заметкам Радетика не было конца и края, и все они пребывали в полном беспорядке. Он мог потратить годы на то, чтобы их разобрать, – как раз к тому времени, когда накопится новая гора.

Он снова взглянул на холмы, показавшиеся ему недружелюбными, холодными.

Лала была жемчужиной гарема Абуда. Ей едва исполнилось восемнадцать, и она не обладала привилегиями жены, но это не мешало ей быть самой могущественной женщиной в Аль-Ремише. По всей столице звучали песни, восхвалявшие ее изящество и красоту. Абуд был от нее без ума, потакая любым капризам. Ходили слухи, что он собирается сделать ее женой.