Дьявольский остров - Максим Шахов

– Служил-то я двадцать пять лет, – сказал Шпильковский.

– О да, конечно, – обрадовался, даже подскочил с места Рупертти. – Всем известно, что в России служили двадцать пять лет…

– Погодите, – не дал договорить офицеру Альберт Валерьянович, – и еще один год переслужил. Получилось сверхурочно.

По лицу офицера «Валпо» стало ясно, что Шпильковский попал в точку.

– Хорошо, Михаил Федорович, – Рупертти сел на свое место, – а как вы объясните тот факт, что ваши отпечатки в вашем доме-то найдены, а вот на вашем рабочем месте нет?

– Я точно не помню. После такой катастрофы.

– Я уже это слышал…

– В последние дни была не моя смена. Я вообще должен был уйти в отпуск. Мне надо было съездить на Большую землю. А у нас принято сдавать рабочее место сменщику чистым…

– Чистым?

– Полагается сделать генеральную уборку.

– М-да… – задумался Рупертти, он взял со стола перьевую ручку, повертел ее в руках. – Хитрый вы народ, русские…

– После той катастрофы, – уставшим голосом промямлил Альберт Валерьянович, – я вообще мало что помню. И долго не могу напрягаться. Голова болеть начинает.

– Хорошо.

Офицер нажал кнопку, спрятанную под столом. В кабинет буквально заскочил солдат громадных размеров.

– Лемминкэйнен, уведи, – сказал «валповец» по-фински. – Нашему гостю надо хорошенько отдохнуть. – А по-русски добавил: – Надо бы вам постараться вспомнить.

Альберта Валерьяновича отвели в камеру, что была в подвале этого же дома. Его втолкнули в квадратное каменное помещение с узким окном под потолком. Вместо решетки на нем был толстый лист металла с просверленными дырами. Сквозь эти дыры в помещение тянулись желтые лучи света.

Тяжелая железная дверь, как в бункере, с лязгом закрылась за Шпильковским. Военфельдшер не сразу увидел, что на нарах возле стенки лежит человек. Седой, как лунь.

Человек медленно повернулся к Альберту Валерьяновичу.

– Привет новому арестанту.

– И вам здравствуйте.

Старик-сиделец, прикинув, что Шпильковский хоть и в летах, но все же младше, чем он сам, сказал:

– За что тебя сюда, касатик?

– Да ни за что.

– Все мы сюда попадаем ни за что.

– За то, что память отшибло.

– Бывает, – согласился старик. – Меня примерно за то же самое. Я вот не помню, куда подевал чемоданчик одного городского чинуши, – сузил глаза в ехидной ухмылочке старичок. – Склероз. Хороша компания… Склеротик и амнезийщик. Хо-хо!.. Вот дела.

От усталости Альберт Валерьянович валился с ног, поэтому его не заинтересовали подробности того, в чем обвиняют его сокамерника.

– Это моя кровать? – указал Шпильковский на нары у другой стенки.

– Да, располагайся, касатик.

Альберт Валерьянович прилег и, глядя в серый потолок, подумал: «Жизненный круг замкнулся».

– Я вот когда сражался в Цусиме… – Шпильковский не сразу услышал мерное ворчание старичка, – мне осколком ударило по затылку. Вот сюда прямо, – старик морщинистой рукой тихо бухнул себе сзади по макушке. – Я напрочь забыл, что со мной было раньше, где родился, как учился. А вот то, что было в тот самый день, позже вспомнил поминутно. А служил-то я на эскадренном броненосце «Князь Суворов». Числился при штабе самого вице-адмирала князя Рожественского Зиновия Петровича. Это и спасло мне жизнь. Другие касатики с нашего корабля все на дно пошли. В «Князя Суворова» в тот день было выпущено много снарядов и пуль… Он же был флагман и шел первым. Как этот наш броненосец вообще столько продержался на плаву, я ума не приложу. Вот как у нас в Санкт-Петербурге, извиняйте, в Петрограде, корабли строили. С двух часов до шести он почти без перерыва находился под обстрелом. Хотя меня в начале шестого вместе с вице-адмиралом сняли с броненосца. Так я попал на миноносец «Буйный». А этот «Буйный» уж слишком был буйным, скажу я тебе, касатик. Машина у него стала. Пришлось с него всех людей снять, а сам миноносец потопить, чтобы японцам не достался… Ну нас пересадили на другой миноносец – «Бедовый». Кто это так его назвать додумался… В три часа ночи его настиг равный по силе и скорости истребитель «Сазанами». А Филипповский, Баранов и этот обруселый француз, флаг-капитан Калпье де Колонг сдали «Бедового» врагу и сами сдались. Их потом приговорили к расстрелу, но царь миловал. Выгнал только с флота. Сейчас де Колонг где-то на Балтике рыбачит. Я тоже в похожей артели рыбу ловил… Во время Цусимы каждого человека насквозь можно было видеть, – сокамерник внимательно посмотрел на Шпильковского выцветшими от старости глазами.

Старик ждал реакции, но Альберт Валерьянович промолчал. Он не хотел говорить, что, мол, тоже участвовал в Цусимском сражении и служил на «Авроре», повторяя биографию Михаила Федоровича. Не хотел чужие подвиги приписывать себе.

– Ничего не помню, – сказал он.

Старичок глубоко вздохнул.

– Полечиться бы тебе, братец. И лучше в Германии. Там врачи очень понимающие.

В течение последующих суток этот словоохотливый старик еще несколько раз пытался вызвать Шпильковского на разговор. Начинал показывать руками семафорные сигналы:

– Руки вниз, как крылья, – это «А», руки, как коромысло, – это «Тэ», опустил «коромысло» влево – «Эл», вправо – «Эм».

– Что же вы от меня хотите? – недоуменно спросил Шпильковский.

– Как что? Напомнить, чтобы вы все вспомнили.

– А зачем же передо мной руками так размахивать?

– Ну как же, это каждый кондуктор-сигнальщик знает, зачем.

– А я что, был кондуктором-сигнальщиком?

– Это… – замялся старик, поняв, что выдал себя, – мне коридорный сказал.

– А-а, коридорный. Я ничего не помню.

Больше Альберт Валерьянович со стариком не разговаривал, хотя тот и продолжал бубнить что-то себе под нос.

Через пару дней Шпильковского снова вызвали на допрос. В тот же кабинет. К тому же офицеру.

– Кофе? – предложил Рупертти.

– Не откажусь.

Шпильковский отпил маленький глоток и зажмурился от удовольствия.

– Что, не такой, как был в лагере?

– В каком лагере?

– Ах да, ваша амнезия, – небрежно произнес офицер «Валпо». – Итак, насчет амнезии. Вы так и не вспомнили, что произошло на острове Лагскар, когда туда прибыл сейнер «Попугай»?

– Нет, не вспомнил.

– А как вы оказались на рыбацком судне?

– Не помню.

– Может быть, вы сами прибыли на нем?

– Не помню…

– Хорошо, вот это должно вам что-то напомнить…

Рупертти бросил на стол перед Шпильковским пачку снимков. На них были изображены убитые белогвардейцы и застреленный Никанор Капитонов.