Голландское господство в четырех частях света. XVI— XVIII века. Торговые войны в Европе, Индии, Южной Африке и Америке - Чарлз Боксер

Можно привести достаточно много других примеров, показывающих, что генерал-губернатор и его совет в Батавии преувеличивали, когда писали, будто их соотечественники на Востоке неизменно предпочитали приносить жертвы Меркурию, а не Афине Палладе. Несомненно, большинство из них так и поступало, как и следовало ожидать от служащих любой коммерческой компании в данных обстоятельствах, что являлось в равной степени справедливым относительно их французских и английских конкурентов. Но и здесь всегда находились исключения; точно так же, как мы находим среди развеселых выпивох «Компании Джонов» историка Орме, филолога Марсдена и санскритолога Уильяма Джонса, мы встречаем среди голландцев Румфа, Валентина и Исаака Титсингов, жертвующих Афине Палладе, не забывая при этом Меркурия — или, если уж на то пошло, и Бахуса. Это правда, что Николас Витсен, образованный бургомистр Амстердама и директор VOC, написавший руководство по постройке судов и еще одно, Noord en Oost Tartarye, 1692, о Сибири, часто жаловался в своих письмах, что его соотечественники в Азии не интересовались ничем другим, кроме доходов. А ведь Витсен писал свои жалобы в тот период, когда в компании было больше, чем когда-либо прежде, тех служащих (или бывших служащих), которые проявляли неподдельный интерес к культурным традициям Азии. Дэниел Хаварт опубликовал в 1693 г. свое повествование о взлете и падении Коромандельского берега и перевод в прозе персидской эпической поэмы Bustan — «Плодовый сад» Саади; Герберт де Ягер обнаружил связь между санскритом, древним яванским и тамильским языками; Энгельберт Кемпфер составил классическое повествование о Японии, остававшееся лучшим европейским описанием этой островной империи вплоть до публикации «Японии» фон Зибольда в 1832–1852 гг.; Румф и ван Реде написали или опубликовали свои упоминавшиеся ранее труды по ботанике и зоологии; отец Валентейн составил энциклопедическую работу «Древняя и новая Ост-Индия»; в Батавии даже имелось свое небольшое любительское литературное общество, Ridder-Orde van Suum Cuique — «Рыцарский орден «Каждому свое», просуществовавшее несколько лет, с 1706 по 1712 г. (предположительно).

Если мы вернемся к голландцам, которые в золотой век остались в Нижних Землях (Нидерландах) у Северного моря, то увидим ту же историю. Типичным из тех иностранцев, которые осуждали голландцев как обычных примитивных «охотников за талером», был Рене Декарт, которому следовало бы подумать, прежде чем писать из Амстердама: «В этом огромном городе, где, кроме меня, не найти ни одного обывателя, кто не занимался бы торговлей, все так сильно озабочены собственной выгодой, что я смог бы прожить здесь целую жизнь, не встретив ни одного нормального человека». Абсурдность такого поверхностного суждения становится очевидной, если вспомнить, что среди современников Декарта в Амстердаме жили художник Рембрандт, поэт Вондел и специалист по античной филологии Каспар Барлеус. Современник Декарта, гугенот Жан Париваль, проживший в Соединенных провинциях 36 лет, издавая свои Les Delices de la Hollande — «Голландские удовольствия» (Лейден, 1662), был более доброжелателен и справедлив, когда цитировал «этого великого поэта Барлеуса» и описывал богатые коллекции библиотек Амстердама как доказательство того, что состоятельные торговцы и бюргеры этого города в своей пылкой погоне за торговой выгодой не пренебрегали заботой о литературе и образовании. Джон Локк оказался первым, кого сочувственный и великодушный прием, с которым он, будучи в Амстердаме политическим беженцем, столкнулся в научных кругах, побудил опубликовать некоторые из своих работ. Тем не менее многие иностранные визитеры продолжали клеймить сословие правителей как состоявшее исключительно из жадных до прибыли торговцев — и это в то время, когда Уильям Темпл подчеркивал, что большинство из них являлось прекрасно образованными и с юных лет подготовленными к государственной службе джентльменами и что здесь больше не было «мелких торговцев или ремесленников, как это принято считать иностранцами и что является предметом насмешек над их правительством». Далекая от того, чтобы слыть исключительно страной обывателей, земля Рембрандта, Бонд ела и Гюйгенса имела поборников и Афины Паллады, и Меркурия; и если первые составляли относительно небольшое меньшинство, то это в равной степени справедливо и для любой другой эпохи или любой другой нации.

Здесь скорее уместна критика правителей-олигархов, которые составляли правящий класс, поскольку они, превратившись в привилегированную прослойку — в некоторых отношениях ее можно назвать едва ли не кастой, — все больше пропитывались французской культурой, зачастую вплоть до отречения от собственной. Французское культурное влияние всегда было сильно, и во времена принца Фредерика Генриха двор штатгальтера в Гааге являлся одним из самых офранцуженных. Тем не менее культура и цивилизация земли Рембрандта оставалась по сути своей голландской. О ее взлете наглядно свидетельствуют живопись, литература, музыка и архитектура Нидерландов в последнюю четверть XVII в. Впоследствии иностранное влияние, особенно французское, нашло себе благодатную почву среди правителей-олигархов и богатых бюргеров — в ущерб всему голландскому. Ко второй половине XVIII столетия офранцуженность «правящего меньшинства» и тех, кто подражал их образу жизни, стала практически повсеместной. Родители общались с детьми на французском, а многие взяли себе за правило никогда не читать голландскую литературу. Ученая дама из Утрехта, поклонница Босуэлла Елизабет ван Тёйль ван Сероскеркен, известная также как Белль ван Зёйлен, о которой тот писал, что «в ней нет ничего голландского, кроме имени», представляла собой разительный контраст с дамами кружка Muiderkring, Анной и Марией Румер-Вис-хер, даже не знавшими французского.

В XVIII в. Северные Нидерланды стали главным издательским центром европейского Просвещения. В Соединенных провинциях большими тиражами издавались Бейль, Локк, Дэвид Юм, Монтескье, Вольтер, Руссо и Рейналь — часто ради того, чтобы избежать французской цензуры, — однако не все из этих трудов, на которых стоял голландский штамп, печатались именно здесь, поскольку часть их нелегально издавалась во Франции. Но из того, что работы философов-рационалистов широко читались и обращались в Голландской республике, вовсе не следовало, что их идеи с восторгом воспринимались «свободомыслящими» правителями-олигархами, не говоря уж о фундаменталистах-священниках. И «Общественный договор» Руссо, и «Трактат о терпимости» Вольтера были официально запрещены по требованию голландской реформатской церкви, хотя запрет этот явно не возымел должного эффекта. Куда большее признание новые идеи нашли среди представителей верхней прослойки среднего класса, которых раздражало их отстранение от муниципальных постов, а также среди просто среднего класса, читавшего периодические издания типа «Голландского обозревателя». Многие из таких журналов, хотя и предназначенных исключительно для голландского читателя, издавались на французском. Однако эти идеи не получили достаточно широкого распространения, чтобы стать серьезной движущей силой проамериканских настроений среди многих голландцев в 1780 г., которые возникли скорее благодаря давней торговой конкуренции с Англией. После этого интеллектуальное брожение стало стремительно расти, отчасти из-за потрясения, вызванного неудачной войной (1780–1784) как это произошло [66] столетие спустя среди испанских интеллектуалов «поколения 1898 г.», после Американо-испанской войны. Культурное офранцуживание правителей-олигархов также могло способствовать расширению пропасти между ними и нижними сословиями, которых они от всего сердца презирали, и таким образом внесло свой вклад в бесславное крушение правящего класса в 1795 г.