Голландское господство в четырех частях света. XVI— XVIII века. Торговые войны в Европе, Индии, Южной Африке и Америке - Чарлз Боксер

Английские идеи в философии, теологии и естественных науках точно так же имели значительный успех у наиболее образованных сословий Голландской республики, во многом через издававшиеся здесь французские переводы и пространные рецензии и обзоры английских книг в периодической прессе. Ведущей фигурой распространения английского культурного влияния являлся Юстус ван Эффен (1684–1735), большой почитатель Джозефа Аддисона и Ричарда Стила, чей «Голландский обозреватель» за 1731–1735 гг. по общему признанию следовал образцу своего английского предшественника и был назван в его честь. Во второй половине XVIII столетия работы Сэмюэла Ричардсона и Лоренса Стерна стали весьма популярны у голландского читателя, и в одно время здесь даже существовали «клубы Стерна», члены которых называли друг друга по именам персонажей произведений Стерна. Однако английское литературное влияние всегда стояло на втором месте после французского. Даже такой пылкий англофил, как Юстус ван Эффен, публиковал большую часть своих работ во франкоязычных изданиях и не на своем родном языке — даже несмотря на заявленные им намерения вырвать своих образованных соотечественников из плена чрезмерного офранцуживания и способствовать развитию чисто голландского прозаического стиля.

В опубликованной 40 лет назад статье У. Х. Морленд, подчеркивая важность голландских источников для изучения истории Индии XVII в., отмечал: «Мы видим, что события XVII столетия привели нас из области коммерции в сферу политики. Ранние этапы этого пути представляют собой торговое судоходство, фактории, форты и начало территориальных приобретений; чтобы понять любую из этих стадий, нам следует понять все предыдущие, и так уж случилось, что и форты, и фактории стали следствием голландской предприимчивости. Чтобы осознать генезис факторий, необходимо изучить историю раннего голландского судоходства, и… форты, как и фактории, определенно имеют голландские корни».

Это неожиданный пример «клевания носом Гомера»[67], поскольку европейские форты и фактории в Азии изначально имели португальское происхождение, во всяком случае в Африке. Их назначение в 1519 г. коротко разъяснил королеве города-порта Куилон португальский губернатор, что, дескать, король Португалии строит крепости в Индии не для того, чтобы захватывать территории, а лишь ради защиты своих купцов и товаров на побережье. Голландские factorijen и английские factories, как укрепленные, так и нет, являлись прямыми наследниками португальских feitorias — торговых агентств, которые были разбросаны вдоль всего африканского и азиатского побережья, начиная с построенной на островах Арген близ марокканского побережья крепости (в 1445 г.) и заканчивая основанной в Нагасаки feitoria (в 1570 г.). Эти португальские фактории, в свою очередь, происходили и имели много общего со средневековыми fondachi — жилыми кварталами генуэзских, венецианских и других итальянских купцов в мусульманских портах Северной Африки и в гаванях Османской империи.

Для азиатских правителей и монархов неукрепленные европейские фактории в Азии — будь то португальские, голландские или английские — не являлись чем-то новым или диковинным. Ведь с незапамятных времен на многих восточных торговых опорных пунктах от Персидского залива до Южно-Китайского моря иностранные торговцы жили в отдельных кварталах, каждый из которых находился под управлением и, в некоторой мере, под юрисдикцией их собственного главы и пользовался в большей или меньшей степени тем, что в наши дни известно как экстерриториальность. Так, например, было в случае арабских торговых сообществ в Кантоне (Гуанчжоу) и Цюаньчжоу во времена Марко Поло, с тамильскими, гуджаратскими и яванскими купцами в средневековой Малакке, с индийцами, арабами и китайцами в Бантаме, когда там впервые появились голландцы. Тем не менее, хотя торговцы и чиновники этих более или менее автономных жилых районов часто наживали огромные богатства и обладали влиянием на местах, они по-прежнему полностью находились во власти правителя (или его губернаторов), которые могли забрать их дочерей в свой гарем, а после смерти иностранного купца присвоить себе его имущество и собственность. Также они порой подвергались необоснованным поборам со стороны местных высокопоставленных чиновников и злобным нападкам местных торговых конкурентов или даже черни. И хотя в большинстве стран такая система работала вполне удовлетворительно на протяжении нескольких столетий, да и сами европейцы приспособились к ней в таких могущественных империях, как Китай и Япония, где у них не было выбора, во всех других местах португальцы создали прецеденты в виде факторий и городов, укрепленных ради большей безопасности самих себя и своих товаров в действительно или потенциально опасном окружении.

Примеру португальцев очень скоро — и по тем же причинам — последовали голландцы. Они не только чувствовали себя неуверенно в азиатской среде, которую не понимали, и среди народов, на чьих языках лишь немногие из них могли изъясняться и к чьим верованиям они относились либо с уважением, либо с презрением. Помимо всего прочего, им были необходимы — или они только так считали — порты, где они сами и их товары не подвергались бы произвольному захвату и где они могли в полной безопасности снаряжать и ремонтировать свои корабли. Примерно с 1605 г. и далее голландцы вознамерились поддерживать свою монополию на пряности на Молукках, а позднее и монополию на торговлю перцем вообще везде, что само по себе требовало наличия военно-морских и сухопутных военных баз. Более того, вскоре они ощутили необходимость в «местах общего сбора» для прибывающих с родины и отбывающих обратно флотов, где они могли бы грузить и разгружать товары и где можно было бы накапливать, хранить или перегружать на другие суда грузы от межпортовой торговли в Азии. Форты, которые голландцы отобрали у португальцев на островах Пряностей, располагались слишком далеко, чтобы подходить для этой цели, и они осознавали, что их «место общего сбора» должно находиться где-то в районе Малаккского или Зондского пролива, где торговые пути сходились с муссонными ветрами. Едва не потерпев неудачу в захвате Малакки у португальцев в 1606 г., голландцы тут же положили глаз на небольшой яванский порт Джакарту. Ян Питерсзоон Кун штурмом взял порт 30 мая 1619 г., причем при прямом неодобрении как султана Бантама, считавшего город своей феодальной вотчиной, так и Heeren XVII в метрополии, которые придавали особое значение тому, что «место общего сбора» должно быть приобретено путем мирных переговоров, а не силой оружия.

Кун писал о своем завоевании в ликующих и восторженных тонах, напоминавших те, что более 100 лет назад использовал Афонсу д’Албукерки[68] после завоевания Гоа и Малакки. «Все правители этих мест отлично понимают, что означает основание нами колонии в Джакарте и что за этим может последовать, — точно так же, как самые мудрые и дальновидные политики в Европе». И они это осознали. Именно по этой причине старый правитель Чиребона назвал крепость и укрепленный город Батавию, которые были возведены голландцами на развалинах Джакарты, Новой Малаккой. Не только султан Бантама, но все остальные правители Явы до этого отказывали голландцам в разрешении на постройку в любых из своих портов каменных крепостей или укрепленных факторий из опасений, что нидерландцы могут последовать примеру португальцев, постепенно поглощая окружающую их укрепленные города территорию. И их опасения полностью оправдались. В течение года после захвата Джакарты Кун предъявил претензии на «королевство» с тем же названием, чьи границы он определил, пренебрегая исторической справедливостью и существующим положением: Бантам на западе, Чиребон на востоке, острова в открытом море на севере и Индийский океан на юге. Эти претензии долгое время оставались лишь на бумаге, поскольку горная местность на западе Явы (высоты около 3 тысяч метров и более, много вулканических конусов, густая растительность) стала действительно управляемой только в XVIII в., однако в глазах азиатских правителей и просто населения оккупация Джакарты ставила голландцев в Индонезии в положение сопоставимое с позицией португальцев в Гоа. Как писал королю после завоевания Гоа сам Албукерки: «Народ Индии теперь осознает, что мы пришли на эту землю навсегда, поскольку он видит, что мы сажаем деревья, строим дома из камня и известняка, растим сыновей и дочерей».