Эффект предвидения - Надежда и Николай Зорины

Булатович осторожно открыл пошире дверь и шагнул в полумрак прихожей. Остановился, прислушался, ничего не услышал, тихонько двинулся дальше – и споткнулся о распростертое на полу тело.

«Вот и все, хрен собачий Алексей Федорович, – сказал он себе, – вы опять опоздали».

Пришла, убила и незаметно выскользнула из квартиры? Или пришла, убила и затаилась где-то там, в недрах квартиры, поджидать новую жертву?

Ирина живет одна, поэтому новой жертвы быть не может. Значит, все-таки выскользнула, сбежала, как в психушке. Здесь ее нет. Осторожность его уже неуместна, и на ментовские инструкции можно забить: прежде всего проверьте помещение, не прячется ли преступник. Конечно, не прячется, прятаться незачем, сделал дело и ушел. Все, что теперь остается, это включить свет, проверить у жертвы пульс, убедиться в отсутствии пульса и констатировать смерть. Предварительно. Окончательно и официально ее констатируют врачи.

Алексей нащупал выключатель, и прихожая осветилась тусклым, грязновато-желтым светом.

Но ведь это совсем не Ирина! Черт возьми, не Ирина. Как же так, не Ирина?

Словно не веря себе, Булатович нагнулся над телом, огромным для этой маленькой прихожей, распростертым мужским телом.

Антон?

Как же может здесь быть Антон? Мертвый Антон вместо мертвой Ирины? «На его месте должен был оказаться я». – «Напьешься – будешь», – вспомнилось вдруг некстати.

Одна щека в густой белой пене, другая… в красно-белой субстанции – кровь и пена смешались. Правый глаз… Черт возьми! Нет его, нет, правого глаза. Черт возьми, черт возьми! Черная рана. Вместо правого глаза. Кровь и пена смешались. Очевидно, Антон брился, когда она пришла. Поздно встал – воскресенье. Ночевал у Ирины. Почему же она не сказала, что у нее ночевал Антон, что Антон у нее и остался и, если Аня придет, ей будет кому открыть?

Впрочем, сейчас это совершенно неважно.

Ирина – вот что важно. Где она? Если мертвый Антон в прихожей, то Ирина… Где она-то может быть?

Какой-то едва уловимый звук – то ли стон, то ли вздох – вывел его из размышлений. Показалось? Может, и показалось, а может… Кто там? Ирина? Аня?

Резким толчком ноги Булатович распахнул застекленную дверь и, прижавшись к косяку со стороны прихожей, оглядел комнату. Никого-ничего в обозримом пространстве, но звук повторился – тихий жалобный стон человека, приходящего в сознание. Аня после содеянного грохнулась в обморок и теперь приходит в себя? Или Ирина приходит в себя после… В любом случае тот, кто так стонет, нуждается в помощи. И еще: тот, кто стонет, не может быть мертвым. Если это Ирина, значит…

Алексей вошел в комнату и сразу же увидел на ковре, возле дивана, Ирину. Он бросился к ней. Белое-белое лицо, слава богу, без всякого красного подтекста, фиолетовые веки – целые, слава богу, совершенно целые, – чуть вздрагивают и силятся преодолеть тяжесть обморока – обморока, слава богу, лишь обморока.

Нет, не лишь, на груди… Вот он, красный подтекст. Просто синий Иринин свитер притупил, замаскировал. Но это мокрое, темное пятно есть не что иное, как… Уж ему-то, следователю Булатовичу, не знать таких вот мокро-темных пятен.

– Ирина, вы ранены?

Дурак, дурак, что же он спрашивает, когда и так ясно: ранена. Вероятней всего, огнестрел.

Фиолетовые веки сделали неимоверное, но страстно желанное усилие – и открылись.

Ранена, но жива. Жива, черт возьми! Жива, слава богу!

– Ирочка, милая, я сейчас «Скорую»! Я сейчас, потерпите!

Глаза посмотрели осмысленно, бледные синие губы улыбнулись.

Булатовича разбудил шум льющейся воды. «Машка стирку перед работой затеяла», – подумал он, улыбнулся, растроганный хозяйственным пылом жены, и перевернулся на другой бок, намереваясь еще поспать. Но тут же вскочил, сообразив, что никакая это не жена, никакая не стирка, потому как Машка вместе с дочкой Сашкой неделю уж живут в доме отдыха «Чистые камешки», что вчера он так и не выбрался к ним, а это грозит серьезными семейными разборками, и что утренние потоки воды означать могут только одно: он опять затопил соседей.

Алексей бросился в ванную. Так и есть! Из незакрытых кранов хлестала мощная струя, переполненная ванна выплескивала излишества на пол. Воды было по щиколотку. Вытертый бордовый половичок мерно покачивался на волнах катастрофы.

Обругав себя последними словами, Алексей заметался по квартире в поисках тряпки, но когда забежал на кухню, понял, что размеры бедствия просто огромны: краны и здесь были вывернуты до отказа, грязная посуда в раковине перекрыла сток.

И тогда он вспомнил. Как вчера, после всех скорбей и несчастий, просыпавшихся на его бедную ментовскую голову, он взял в магазине бутылку водки и распил ее на кухне в полном одиночестве. На середине бутылки он вдруг устыдился своего малодушия и решил себе в наказание хоть посуду, скопившуюся за неделю, вымыть, ну хоть что-нибудь сделать, хоть чем-нибудь искупить свою вину. Но воду почему-то отключили – наверное, опять у кого-то в их на ладан дышащем, старом доме прорвало трубы. И краны, видимо, закрутить забыл.

Выключив воду, Алексей бросился в комнату, сорвал с дивана плед, схватил одеяло с кровати. Плед расстелил на полу кухни, одеяло бросил в ванной, притоптал ногами, чтобы скорее впиталась вода. На глаза ему попался совок. «Вычерпать надо, как из прохудившейся лодки», – пронеслось в голове. Но вместо того чтобы тут же приняться за дело, он растерянно замер, не зная, с чего начать: с ванной или с кухни?

В дверь зазвонили, надрывно, истерически. Ну понятно – делегация снизу, просочилась-таки вода на третий. Если Танька или Олег пришли разбираться, еще куда ни шло, а вот если баба Зина примчалась, лучше сразу повеситься. Алексей в тоске посмотрел на разбухающее на глазах одеяло во вздувшемся пузырем, посеревшем от ужаса пододеяльнике и поплелся открывать. Конечно, это была баба Зина.

– Алексей! Ну сколько можно?! Третий раз заливаете, – запричитала она с порога и затрясла кулаком. – Совсем ополоумели вы тут, что ли? Мы в суд подадим. Ты что думаешь, если в органах работаешь, на тебя управу не найти? Мы кухню неделю назад побелили, и что? Опять прикажешь ремонт делать? Сейчас же комиссию из жэка вызову, и пускай они с вами разбираются. Выселять таких надо.

– Простите, пожалуйста, – пробормотал Булатович и попятился в прихожую, виновато делая пригласительный жест. – Проходите. Я вам заплачу. Сколько?

– Сколько! Четыреста. – Зинаида вдруг успокоилась, перестала голосить и ехидно заулыбалась. – Четыреста, на меньшее я не согласна. Ты спустись, спустись к нам, посмотри, что натворил. Вот комиссию вызову, меньше не насчитают.

– Четыреста – это много. У меня и нет сейчас столько, зарплата через три дня, если выплатят вовремя. Давайте сойдемся на двух сотнях.

– Я тебе тут не на рынке. Торгуется он! Нет денег, давай сейчас двести, в зарплату отдашь остальные.