Соблазн для Щелкунчика - Наталья Борохова

– Скажите, а сколько всего выстрелов было произведено по телам Макарова и Агеева? – задала вопрос Елизавета.

– Не менее двадцати семи, если принимать во внимание телесные повреждения. У Макарова – двадцать одна рана и шесть – у Агеева.

Поднялась Савицкая.

– Если допрос эксперта закончен, ваша честь, я просила бы суд просмотреть в судебном заседании фотографии, сделанные на месте происшествия.

Елизавета поморщилась. Фотографии обезображенных жертв убийства всегда производят тягостное впечатление на публику. В тех регионах, где действует суд присяжных, адвокаты систематически выступают против показа таких документов для обозрения присяжным. Сильнейший эмоциональный эффект, вызываемый изображениями убитых, играет на руку обвинению, поскольку захлестывает обывателя с головой, и он жаждет возмездия любому, кто находится на скамье подсудимых. Вот и здесь дедушка-заседатель (даром что ветеран!) стоически перенес эту процедуру, а бабулька, как-то очень тихо всхлипнув, осела в кресле, уронив на стол седую голову.

– У заседателя обморок, – оповестила всех Фрик. – Сделаем перерыв.

Савицкая улыбалась.

После перерыва судебное заседание возобновилось. В зале появился телевизор с видеомагнитофоном. Предстояло просмотреть видеокассету с осмотра места происшествия.

Следователь прокуратуры, до безобразия улыбчивый и веселый, в присутствии понятых чинно расхаживал возле ворот яхт-клуба. Обращаясь к зрителям, он старательно следил за тем, чтобы его румяная физиономия обязательно светилась в кадре. Излучая просто неимоверную для этой ситуации энергию, он приводил окружающих в состояние тихого бешенства. Беспричинная радость, как, впрочем, и беспричинное горе, изрядно действуют на нервы.

– …объектом осмотра является территория яхт-клуба вблизи въезда. На расстоянии 7 метров 10 сантиметров от входной двери металлической будки зеленого цвета, расположенной вблизи въездных ворот яхт-клуба, обнаружена и изъята стреляная гильза, напоминающая автоматную гильзу калибра 5,45.

Следователь сунул гильзу почти под нос понятым, затем приблизил ее к собственным глазам и приветливо улыбнулся человеку с видеокамерой.

– …гильза изъята и упакована в спичечный коробок, в дополнительную бумажную упаковку, на которой имеется удостоверяющая надпись и подпись следователя и понятых. Указанной гильзе присвоен порядковый номер один…

Изнывая от безделья, участники процесса следили за хаотичными передвижениями холерика-следователя по месту происшествия. Интерес к видеоматериалу постепенно угасал. Опять потянуло в сон. Наконец пришел черед осмотра автомата.

– …автомат лежит на земле на расстоянии десяти метров от забора яхт-клуба и ста семидесяти метров от самих ворот. К автомату пристегнут магазин, который в ходе осмотра не присоединялся. Глянем внутрь… Итак, целых гильз… раз, два… пять, шесть. Шесть! – восторженно провозгласил следователь.

Елизавета очнулась. Мозг, производя нехитрые арифметические вычисления, буксовал как тяжеловоз. Что-то не сходилось. Виной была не то сонная одурь, не то количество глупейшей и бесполезнейшей, с точки зрения молодого адвоката, информации, которую бедная Лиза выслушала сегодня, начиная с утреннего телевизионного безобразия.

Она вздрогнула, и в первый момент ей почудилось, что она перешла границы реальности. Громкий веселый голос следователя терзал барабанные перепонки уже не с телевизионного экрана, а в непосредственной близости. Следователь Карасев чудесным образом материализовался в зале судебного заседания, и при желании, преодолев пару метров, можно было бы дотронуться до его пухлых щек.

Дубровская поняла, что, пока она витала в математических дебрях, суд перешел к допросу очередного свидетеля. Карасев всем своим видом демонстрировал, что неуемная энергия является, видимо, его нормальным состоянием, а вовсе не тем редким исключением, которое все участники процесса имели возможность наблюдать несколько минут назад. Он был словоохотлив, скор на выводы и улыбчив.

Кажется, его спросили насчет того, удалось ли найти все гильзы.

– Значится, так! Осмотр мы производили уже в сумерках. Много было лиц посторонних. Может, кто и слямзил пару гильз… Ну знаете, как это бывает. На память… Хотя разброс гильз был невелик. Практически все были обнаружены возле будки…

Пока участники процесса вяло решали в уме непростую задачу: зачем «лямзить» с места происшествия стреляные гильзы, какой от этого прок и кому нужна подобная память, Елизавета с трудом сохраняла спокойствие. Она сделала открытие. Такое простое, что теперь она только диву давалась, как это не пришло никому в голову раньше. Ей хотелось срочно сообщить кому-нибудь о том, что несколько минут назад, соединив в голове полученные за весь этот длинный судебный день сведения, она сделала логичные выводы, которые должны помочь Петренко. Причем теперь она не будет играть по правилам, навязанным ей Дьяковым и Поличем, не будет стоять с протянутой рукой, прося у суда подаяние: «Дайте поменьше!» Она будет добиваться снятия с ее подзащитного всех обвинений. Пусть это только начало! Но Елизавета сделала главное: она поняла, что ее подзащитный Петренко действительно невиновен.

Красавец Альберт был вне себя. Ему хотелось срочно поделиться с кем-нибудь самыми черными подозрениями, которые рождались в его голове. Чем ближе казалось окончание процесса, тем меньше устраивала его тактика, преподнесенная ему защитником Дьяковым. Того, конечно, можно было понять. Беря за основу тезис о виновности Перевалова и Петренко, он предлагал пойти по пути разумного компромисса с обвинением: не упираться рогом, доказывая их полную непричастность к преступлению, а сосредоточить свое внимание на поиске смягчающих вину обстоятельств и минимизировать до предела срок лишения свободы. Все это было бы правильно, если бы они были виновны. Но то, что он, Альберт Перевалов, был втянут в эту чудовищную интригу по чьей-то злой воле, а на самом деле не имел к этой истории никакого отношения, умница Дьяков не учел. Альберт был так же чист, как только что рожденный младенец. Конечно, в ангелы бы его не записал даже самый продвинутый гражданин, но одно Альберт знал точно: на его руках никогда не было чужой крови. Он не стрелял ни в Макарова, ни в Агеева, ни в божью пташку, а разве что когда-то по мишеням в тире. Так какого же лешего он не пошлет Дьякова к чертовой матери и не заявит в суде, что глупая история с конфликтом в ресторане просто нелепая выдумка? Почему он покорно высиживает все судебные заседания до конца, отвечает, когда его спрашивают, молчит, когда его просят молчать? Почему он не повиснет на этих прутьях, отделяющих его самого от всех нормальных людей, и не завопит благим матом, что он невиновен?!

Ответ всему этому был простой. Да, Альберт Перевалов уверен в собственной невиновности, но в невиновности своего дружка Петренко он как раз не уверен. И к этому были веские основания.

– Он завез меня на это Кедровое озеро. Там мы договорились встретиться через два часа. Теперь я понимаю, что, пока я прохлаждался, отыскивая хоть каких-нибудь знакомых, Петренко хладнокровно планировал преступление.