Рыцарь без позывного III - Бебель

— Загогулины какие-то. Кажись, твой старьевщик совсем головою прохудился. Не буквы, а незнамо что.

Недоуменно подняв бровь и подойдя поближе, я принял длинное и пространное письмо вместе с конвертом. И если адресат в виде «Себастьяна Перейры» меня не особо смутил, то беглое знакомство с содержимым напугало до усрачки.

Знакомая с детства кириллица и чистый русский язык были последними, что я ожидал встретить сегодня.

Глава 19: Клешней по концу.

К больной руке, опухшему языку и общей слабости от очередного обескровливания присоединялась и раздражающая мигрень. Сидя за массивным столом в кабинете сотника, больше напоминавшем продуктовый склад из-за обилия мешков с припасами, я беспокойно катал карандаш туда-сюда, уставившись на криво заполненную ведомость стражи.

Который раз перечитываю и нифига. Абсолютно ничего примечательного. Только пометки о драках, карманных кражах да прочая лабуда из будней провинциального участкового. То ли за время моего отсутствия в городе и впрямь ничего не происходило, то ли рыжий полный идиот, неспособный к оперативной работе. Впрочем, одно другому не мешает.

— Да чего теперь уж думалку ломать? — в очередной раз завел свою пластинку огромный северянин, отлипая от криво сложенной кирпичной печурки, пускающей дым в одну из бойниц. — Мужики не жрамши не спамши, с ночи на ногах, каждую избу перевернули — нет нигде твоих «вампиров». Полно уже, а? Ушли и ушли, на кой ляд пупы надрываем? Баба с возу, как говорено...

Отбросив карандаш, я взялся за виски, тщетно пытаясь подавить очередную вспышку головной боли и раздражения:

— Скажи честно, тебя на должность назначили из-за чьего-то недотраха или в военкомате праздник был? Ты здесь через постель или по объявлению? Тебе не то, что город, тебе бельевой склад доверять страшно — кальсонами удушишься.

Рыжий скрипнул челюстью, усиленно раздувая ноздри, но быстро взял себя в руки:

— Ты вот что... — недовольно ущипнув густую бороду, он присел в старое кожаное кресло напротив меня. — Я тебе и головушкой обязан, и князь тебя слушаться велел, да и вообще пользы с тебя больше, чем с рассола после «дня освобождения», но ты бы не зарывался... Так, по-мужицки говорю, по-доброму. Норов-то у меня — сам знаешь. Не сдержусь же, наломаю дров, а там уж поздно будет.

— Жопу себе наломай! Нашли, блин, няньку... — поглядев на обиженную морду бывшего мятежника, я все же добавил. — Ладно-ладно, не сопи. Проехали. Нервы ни к черту уже.

На самом деле, я бы c радостью последовал совету северянина и выкинул всю эту фигню из головы. Кровососы сбежали? Да и хрен с ними! Скатертью по жопе и гудбай, ихтиандры хреновы. Пусть в других городах свои схемы крутят — авось на настоящего инспектора нарвутся.

Противоядие есть, уголь есть, город более-менее успокоился — до весны протянем. Очередная победа лейтенанта над здравым смыслом и мутными интригами.

Вот только... А кто сказал, что они сбежали? Где эта заветная бумажка с надписью «мы больше не будем»?

— Ты же сам говорил — «розанов» про запас захватили да деру по лесам! Поняли, что... — рыжий защелкал пальцами, вспоминая услышанные слова. — «резидентура провалилась и на лыжи встали»! Что им тут, медом намазано? Даже курица сама в суп не сигает — они, поди, не дурнее самовара. Знают, что по всему городу рыщем! Сбежали, как пить дать сбежали!

Я ничего не ответил, а лишь поднялся из-за стола и, покосившись на тихо сопящего оруженосца, развалившегося на нагромождении мешков и бочек, да миновав лавку с нахмуренным дедом, который задумчиво рассматривал «фотороботы» потусторонней нечисти, приблизился к широкой бойнице, выходившей к воротам.

Сонные стражники как раз дотошно досматривали повозку с эмблемой гильдии, приглядываясь к недоумевающим авантюристам, очевидно обескураженных пристальным интересом северян к свежедобытому углю.

Из головы не выходило длинное «любовное послание», оставленное мне неким Филлипом Кромером. В промежутках между метафорическим лизанием офицерской задницы и горестными сетованиями на «обстоятельства», которые развели «двух здравомыслящих персон» по разные стороны, промелькнуло нечто более пугающее.

Дневник, мать его! Я вел дневник! Чертовы контузии — голова как решето. Вроде мелькают какие-то образы, будто чиркаю карандашом по бумаге во время привалов и постоя в городах, но что именно я там писал — убей не знаю. Походу, что-то очень личное, ибо этот гребанный Филлип знал про меня едва ли не больше, чем я сам. И не только про меня, но и про некие технические да научные достижения, которые я безуспешно пытался применить в здешнем средневековье.

И самое обидно, в отличие от меня — этот придурок сподобился соорудить хоть что-то работоспособное. Моей криворукости даже на зажигалку не хватило. Ладно хоть с порохом он тоже обосрался, подтвердив неподходящие свойства здешней серы. Дыма много, толку мало. Сгорает уж слишком медленно. И слава богу, ибо вампиров я еще переживу, но вот вампиров с огнестрелом...

А ведь еще с замполитом спорил, когда он отнимал и демонстративно сжигал журналы и ежедневники у бойцов. По уставу не положено — секретность, вся фигня. В итоге он настолько задолбался бороться с эпистолярными потугами личного состава, грезящего об издании собственных «мемуаров о войне», что выдумал целую историю, про то как коварные вражеские спецслужбы намеренно насаждают моду на дневники в нашей доблестной армии. Мол, как удобно, когда вместе с пленным или убитым в ваши руки попадает и его «черный ящик».

А я, дурак, только пальцем у виска крутил...

Короче, судя по кривому русскому языку в письме — мой дневник оказался у поехавшего антиквара через того шарлатана с магнитом, который то ли где-то его украл, то ли нашел в месте засады на наш отряд. А вот как антиквар умудрился самостоятельно перевести нормальные буквы на местные «загогулины» и обратно — тайна покрытая мраком.

Но одно понятно точно, у этого Филлипа на меня мощный «стояк». Возможно, не только метафорический.

Читать славословие сумасшедшего, буквально одержимого моей личностью и «моей» цивилизацией оказалось до одури мерзко и жутко. Похоже, свое раздражение особенностями местного феодализма я выплескивал на страницы дневника, чем ненароком убедил Филлипа в исключительной успешности своей родины.

Весь смысл его послания сводился к тому, что он целиком разделяют мое мнение насчет их деградировавшей пародии на цивилизацию, восхищается моей стойкостью, пытливым умом, и искренне сожалеет о сложившихся обстоятельствах, вынудивших его ненароком мне навредить. Мол, как жаль, что «судьба не уготовила нам встречу два года