Море вверху, солнце внизу - Джордж Салис

пытался проникнуть в кабинет отца и еще раз увидеть фрактал в движении, но тот уже занялся другим проектом, связанным с числом π, которое он расписал мелом на большой доске, висящей на стене, хотя и это продолжалось всего несколько дней, после чего он обратился к иным ответвлениям человеческих знаний.

Спальня Адама тоже отличалась от той, что хранилась в памяти. Стены сделались голыми, а мебель хоть и осталась, но была пустой, за исключением продавленного матраса на каркасе кровати. Вещи из его детства, вероятно, продали, потеряли или упаковали в сгнившие коробки. Сияющие в темноте звезды содрали с потолка, но контуры их силуэтов остались. Он был влюблен в открытый космос, но и побаивался его. Возможность, безразличие. В тот миг он заметил на полу у окна толстую расколотую линзу. На восьмой день рожденья отец подарил Адаму сияющий черный телескоп. Его матовый блеск пах будущим, другими мирами. Отец закрепил его на подоконнике. Они часами изучали луну, каждый осыпавшийся известковый кратер. Той ночью он набрался храбрости и спросил у отца:

— Что такое луна?

От ответа холодная струйка пробежала по спине. Глаза защипало. В тот миг перед ним распахнулось временное измерение за гранью повседневности, и он начал осознавать, сколько времени уже прошло, и, возможно, испытал еще более тягостное осмысление — сколько времени впереди. На следующее утро он сразу бросился к телескопу. Снял крышку и навел его на пылающий диск на небе. Его ослепило красно-оранжевой вспышкой, скольжением и скрещиванием жарящихся форм. С пылающим факелом в глазу Адам вернулся в кровать и через какое-то время заснул. Ему приснилось, что он гуляет по солнцу, сбивая ботинками пламя, словно растения в охваченных огнем джунглях. Под ногами была равнина, усыпанная пылающими углями. Раскаленная зола кружилась в дрожащем воздухе, точно рой мух. Но всё это не причиняло вреда, поскольку он — создание с этой планеты. Рожденный питаться искрами, принять крещение в лаве, вдыхать пекло. Его тело — костер. Утром отец растолкал его собираться в школу, и, потирая глаза, Адам спросил:

— Что такое солнце?

Ответ соединил его со всем: отцом, домом, планетой, ночным небом и великим множеством звезд на нем.

Крайне редко можно было утолить любознательность Адама. Напротив, ответы, точно остатки лакомства, лишь раззадоривали аппетит вопросов, делая их ненасытными. Прогуливаясь после небольшого дождика, Адам увидел спектральную дугу на небе и спросил:

— Что такое радуга?

Отец положил свою ладонь ему на голову, словно передавая знания.

— Это то, что возникает, когда дождевые капли вынуждают свет рассеиваться.

Адам поднял глаза, и рука отца убралась.

— Почему?

Они остановились. Отец опустился на колени и заглянул ему в глаза.

— Почему? — Адам посмотрел на свои кроссовки, задумался, потом вновь уставился наверх. — Почему, почему, почему?

Они никогда не переставали задавать этот вопрос вопросов. Своего рода звуковой эквивалент фрактала, демонстрирующий одновременно и величие, и тщетность человеческого языка. Мать редко отвечала на вопросы Адама. Она всегда говорила:

— Потому что так устроена природа.

Или:

— Потому что так решил Бог.

Подобное его не удовлетворяло, поэтому, когда он хотел знать ответ, то задавал вопросы отцу. Если отец не мог ответить, он время от времени говорил:

— Не могу сказать наверняка. Возможно, однажды ты станешь тем человеком, который найдет ответ, или… — он остановился, чтобы до конца переварить эту мысль, — мы сделаем это вместе.

Один вопрос он так никогда и не задал: можно ли сопоставить родителя с Богом? Он прижался лбом к стеклу, уставившись на затянутое тучами небо, и задумался, как божество должно было создать всё вокруг… но кто создал само божество? И если кто-то или что-то создало Его, то кто тогда создал Их? На ум приходили лишь небожители, парящие в пустоте, они возвращались обратно вновь и вновь, бесконечно, как еще более темные фракталы. Позже он узнал о существовании парадокса, называющегося вот так: бесконечная регрессия.

Перед тем как уснуть в своей детской кровати Адам открыл окно, значительно легче, чем раньше. Но вместо свежего воздуха, ему показалось, внутрь ворвался запах его комнаты. Наружный воздух оказался внутри, а внутренний — снаружи. От этого закружилась голова, и он прилег. Закрыл глаза и ощутил себя одним из дрейфующих создателей, ощутил звездные отблески на зрачках и в то же время невидимое, черное, искрящееся тело на фоне небытия, бесплодные молитвы, летящие к нему со всех сторон, и ужасающее одиночество. Застенчивой скрипкой запел сверчок, возвратив его на землю, в стены комнаты. Заслушавшись его каденцией, он постепенно заснул.

На второй день Адам прибрался в комнатах и постарался придать матери более удобное положение, подложив ей под голову свежие податливые подушки и установив качающийся вентилятор для циркуляции воздуха в спальне. Но оставалось еще много дел.

Он вернулся из магазина одежды, где после долгого поиска и размышлений купил матери цветастое платье с короткими рукавами и вырезом с рюшами, похожее на то, что она носила, когда пыталась ухаживать за садом. Он подумал, что, возможно, платье хоть немного вернет ее к жизни, позволит стать похожей на женщину, какой она была когда-то. Он поднялся на крыльцо и вдохнул воздух детства, струившийся, казалось, по стенам дома — сочетание пожелтевших книг и старой материи. Он зашел в коридор, и застекленные двери со скрипом закрылись. Стебли уже заползли на пол и стены, напоминая нотную грамоту.

До его слуха донесся мелодичный голос матери: «Адам», как тогда, когда она приходила в восторг по мелочам.

Повернув ручку, он надавил на дверь в спальню, но она не поддалась.

— Мама?

Навалившись всем телом, он толкал преграду, понимая, что ростки заблокировали петли. Увидев мать, он уже знал, что она мертва. Стебли, заполонившие всё пространство спальни, вонзились ей в руки, проникнув в кровеносную систему. Ее вены стали зеленоватыми, видимыми сквозь просвечивающуюся кожу. Золотистые хлопья пыльцы кружились в воздухе. Адам подошел к изголовью. В каждой из ее радужек виднелся белый раскрывшийся анемон.

«Мы живем в перевернутом мире»

Это откровение озарило жизни тех, в кого попала молния, последователей сомневающегося мессии. Каким осмысленным сделался мир, когда юг стал севером, а север — югом, когда тысяча и один избранный уяснили жуткую и пугающую правду, что небо поменялось местами с землей. Молния стала первым тому свидетельством, возникающая из земли и пробивающая стопы мужчин и женщин. Следующим были слезы, идущие вверх, в углубление у верхнего века, через лоб, сквозь фильтр из прядей посеребренных волос поднимающиеся к потолку, просачивающиеся между тончайшими трещинками, и так до тех пор, пока