Занимательная медицина. Развитие российского врачевания - Станислав Венгловский

Скорее – все-таки больше последнего…

Именно эта особенность молодых и дерзких умов, только что освободившихся от неимоверно строгих тисков николаевского режима, и стала, возможно, первопричиной небывалого взлета высокого русского духа, да и всей русской научной мысли, а равно и какого-то дерзкого подъема, даже расцвета, – всей нашей отечественной физиологии.

Повторяю, это было замечательное время, когда физиология, как наука, была поставлена на высокие экспериментальные рельсы, и ход ее значительно убыстрялся с каждым последующим годом.

Латинское слово experimentum являлось широко употребляемым уже в древнем Риме. Под быстрым пером, а если точнее сказать, – также под быстрым стилем знаменитого оратора Цицерона и его современников, – оно означало лишь «проба», «(уже законченный, осуществленный) опыт», «практика», даже «наглядный довод». Короче – своего рода неоспоримое «доказательство» чего-то, уж очень и очень существенного.

Однако, с течением времени, это слово, особенно – в устах медицинских работников, обросло еще и своим специфическим смыслом. Теперь же оно трактуется уже как «метод исследования» того или иного явления, процесса.

Лозунг, некогда брошенный еще мудрецом Гиппократом лишь в качестве призыва превыше всего возносить наблюдение над болеющим человеком, – постепенно все расширял и расширял ареалы своего особого, всестороннего применения.

Александрийские ученые не стали довольствоваться такими, уж слишком простыми наблюдениями за больным человеком. Они сами начали приступать к различного рода экспериментам над человеческим организмом, то есть, фактически продолжая делать то же, что делал и сам, уважаемый ими Аристотель.

Средневековье намного расширило сферу эксперимента. Взять, к примеру, великого Гарвея. Он, как известно, свой главный упор в процессе познания направлял вообще на физиологию, то есть, – на изучение функций и свойств живого человеческого организма. В силу всего этого – самого его называют основоположником экспериментальной физиологии…

* * *

Одним из ярких исследователей этого направления в России оказался Илья Фаддеевич Цион, первый университетский наставник нашего будущего гениального русского физиолога – Ивана Петровича Павлова.

Сам Цион был воспитанником Киевского и Берлинского университетов. Поработав в лучших зарубежных лабораториях, заслуживший там много довольно высоких оценок у самых маститых европейских ученых, а затем, оказавшись на службе в Санкт-Петербургском университете, – Цион всячески способствовал и в нем созданию надлежащей лаборатории, оснащенной по последнему слову научной техники.

Собственно, непосредственное приобщение Павлова к физиологии, можно сказать, как раз и началось с работы его под руководством Ильи Циона.

Сам Павлов приехал в Санкт-Петербург в августе 1870 года, будучи уже двадцатилетним молодым человеком, с шестью классами провинциальной семинарии, а еще – с целым годом весьма основательной самоподготовки.

Сын рязанского священника, имевшего довольно приличную парафию и собственный просторный дом, этот юноша отказался от вполне надежной духовной карьеры, можно сказать, – от вполне наследственной, поскольку священником служил еще его дед по материнской линии. А все уже казалось определенным далеко наперед. Как старший сын – он получал насиженное отцовское место, а равно – и до боли знакомый ему отцовский дом.

До полной реализации его сыновней, а то и даже отцовской мечты – оставалось подать лишь рукой, а все же юноша не сделал этого решительного шага. Позволительно даже сказать: он так поступил по велению откуда-то свыше. Его интересы направились совсем по иному пути. И способствовали этому решению уроки физиологии, до которых вынуждены были снизойти строгие семинаристские программы, а еще больше – замечательные книги, добиравшиеся даже до провинциальной Рязани.

В первую очередь – это было замечательное сочинение Джорджа Генриха Льюиса – его «Физиология обыденной жизни», увидевшее свет в Лондоне еще 1860 году. Указанная книга просто перевернула сознание молодого человека. В ней было рассказано обо всем: о сне, о грезах, более того, – о чем еще только мечтает рядовой человек. Даже – о банальном, вроде бы, пищеварении…

Там же, в Рязани, молодой Иван Павлов имел возможность проштудировать и учебники по физиологии, уводившие его далеко за пределы семинаристских стен и всяких прочих занятий в них.

Однако же – еще больше всего увлекла его книга Ивана Михайловича Сеченова «Рефлексы головного мозга», в которой во всей мощи улавливались попытки самого автора пробиться к пониманию глубинных психических процессов, совершаемых в любом, даже самом обыкновенном человеческом мозгу.

Что же, этот юноша, можно твердо сказать, отважился расстаться с привычной рязанской жизнью, с ее тихими звездами и постоянным лаем неугомонных собак, особенно тоскливо звучавшим нудными осенними вечерами.

Он решил поступать на физико-математический факультет столичного университета. На его естественное отделение…

* * *

В Петербурге же все оказалось иным…

Петербург ошеломил провинциала своими, совершенно особыми звуками. В них не слышно было никаких решительно собачьих голосов, как будто все эти животные остались там, в далекой от сверкающего своей пышной роскошью Санкт-Петербурга.

В Петербурге пришлось пойти даже на маленькую хитрость, как и было задумано им еще у себя на родине. Несмотря на целенаправленную, весьма продолжительную подготовку, вчерашний семинарист сразу же убедился, что ему, действительно, никак не одолеть вступительного экзамена по физике, которая тогда считалась профилирующим предметом для всех будущих естественников.

Что же… Ему оставалось только подавать прошение о зачислении его на юридический факультет, экзамены на котором состояли из одного лишь русского языка и отечественной истории.

Уловка удалась вполне.

Через десять дней, едва выдержав потребную паузу, он заявил о своем желании перевестись на физико-математический факультет. Он приступил к изучению столь желанных ему предметов! В первую очередь, уже сказано, – сильно заинтересовавшей его физиологии.

Он получил возможность слушать первейших российских ученых, многие из которых пользовались не только европейской известностью, но даже – и всемирной. Это были знаменитые химики Дмитрий Иванович Менделеев, Николай Александрович Меншуткин, Александр Михайлович Бутлеров. Затем – физиолог Филипп Васильевич Овсянников, ботаник Андрей Николаевич Бекетов… Он, со странным душевным волнением, записывал и запоминал все эти фамилии, имена и отчества.

Но особое влияние оказывал на него помощник профессора Овсянникова, уже упомянутый нами Илья Цион, как-то вскоре назначенный даже профессором физиологии в Медико-хирургической академии.

По мнению Павлова, это был усердный труженик, великолепный мастер эксперимента, блестящий хирург. Благодаря Циону, студент Павлов получил также возможность поработать в физиологической лаборатории Медико-хирургической академии. По окончании университета он, Павлов, собирался продолжить свою учебу также и в Императорской Медико-хирургической академии, поскольку тогда уже господствовало мнение, будто только дипломированный медик способен сделаться полноценным врачом-физиологом.