Полураскрытая роза - Лиса Кросс-Смит

– Он прислал мне сообщение, когда мы были в Лондоне, и я ответила. Но больше нет.

– У тебя, что ли, потребность за всеми поспевать? Что-то вроде материнского инстинкта? – интересуется Лу, но в этот момент к ним за заказом подходит официантка. Он просит, чтобы Винсент заказывала первой.

– Мне, пожалуйста, куриные скалопини. Спасибо, – говорит Винсент.

– И мне тоже, пожалуйста, – обращается Лу к официантке. – Это выглядит лучше всего, – заверяет он Винсент. Официантка забирает меню и сообщает, что их закуски уже почти готовы.

– Материнский инстинкт? Ты думал, я проглочу это только потому, что нас официантка перебила? – после ее ухода говорит Винсент.

– Ах, Ви, я не имел в виду ничего плохого. Наоборот, это в хорошем смысле. Ты умеешь заботиться о людях.

Ви. Обычно Лу зовет ее Винсент или каким-нибудь шуточным прозвищем. Реже Вин. Это больше Киллиан. Винсент нравится, когда Лу зовет ее Ви. Ей нравится смотреть, как он пьет вино и окидывает ресторан взглядом. Ей нравится, что, когда к ним подошла официантка, он, как настоящий джентльмен, повел рукой в сторону Винсент. Что он отодвинул ей стул. Что его взгляд в упор бывает таким пронзительным, что ей приходится отводить глаза.

Это и называют одержимостью?

Наблюдая за ним – за его пальцами, его сильными красивыми руками, – когда он ставит бокал на стол, она мысленно говорит oui.

– Когда речь идет о моих детях, у меня просыпается материнский инстинкт. У меня он есть. Я мать! Разве я не сообщила тебе об этом еще в октябре? – спрашивает Винсент. Ей необходимо обязательно, где бы она ни находилась, быть в постоянной связи с детьми, она вступила в переписку с Талли, написала Шивон… Ладно, пожалуй, бывает так, что право сохранять целостность мира мужчины предоставляют женщинам. Да уж, точно предоставляют. И женщинам это чертовски хорошо удается.

– Я всего лишь имел в виду… ты, наверное, переживаешь обо всех, кто остался в Париже? И о тех, кто дома? И это отвлекает тебя от жизни в настоящем моменте и наслаждения им? – Лу подается вперед и складывает ладони гнездышком, приглашая ее вложить туда свои руки. Она так и делает. Официантка возвращается с хлебом и оливками на деревянной разделочной доске. Они разнимают руки и откидываются назад. Лу благодарит официантку.

– Нет! Я наслаждаюсь, честно. Я бы и телефон выключила вообще, если бы сообщила детям, что уехала из Парижа.

– А ты рада, что не сообщила? – прожевав, интересуется он.

– Думаю, что сообщу, наверное… в конце концов. Они у меня стойкие, – говорит она, в душе жалея, что еще не рассказала Лу о «Полураскрытой розе», чтобы сейчас можно было говорить о том, как жизнерадостно дети восприняли информацию о Талли. Этот разговор с Лу пришпилен где-то в будущем, как и разговор, который у нее состоится с Колмом и Олив о нем – состоится ли он и когда?

– А ты бы рассказал про меня родителям? – спрашивает Винсент.

– Так я уже рассказал.

– Что именно?

– Что у меня кто-то есть. Что ты американка, тебе сорок четыре и у тебя двое взрослых детей, – кивая, говорит Лу.

– А раньше у тебя были женщины старше тебя? По правде говоря, не понимаю, как это я раньше тебя не спросила, – говорит Винсент. Она решила, что она первая, но может быть, нет? Не забыла ли она спросить, потому что не хотела знать? Мозг втихаря вел закадровую оборону?

Наверное.

– Я не смотрю на тебя как на «женщину старше себя». Что это вообще значит? – спорит Лу.

– Именно то и значит. Старше, чем ты. Женщина, а не мужчина.

– Я встречался с женщинами старше себя. А… мужчины меня не интересуют. – Рассмеявшись, Лу кладет в рот оливку. И некоторое время не убирает кончик большого пальца с губ.

Да, это и называют одержимостью.

– Старше на сколько?

– Ей было около тридцати пяти. В начале прошлого лета. В Испании.

Лу рассказывал ей, что в июне прошлого года ездил с Аполлоном в Испанию. Как раз, когда она за месяц до выхода книги Киллиана беззаботно трудилась на художественных выставках, Лу находился в Барселоне и крутил роман с женщиной тридцати с небольшим лет.

– А, muy bien[112]. Что у вас было?

– У нас все продолжалось совсем недолго… а потом мне настало время уехать.

Лу рассказывает ей, что женщина была из Валенсии и приехала с подругами в отпуск, в честь победы над раковой опухолью после тяжелых лет лечения.

– Подруги сподвигли ее подойти ко мне на пляже и признаться в любви. Она это сделала. Потом мы зашли выпить и… ну, было весело, – говорит он.

– Как ее звали? – спрашивает Винсент, немного ревнуя, но в то же время, к своему удивлению, она с удовольствием представляет Лу, загоревшего на испанском солнце, в образе Избранника той женщины, которая проживала восхитительный отпуск под лозунгом «я выжила».

– Она сказала, что ее зовут Эсперанса, но это было не так. Мы решили воспользоваться вымышленными именами. Я был Люк. Поэтому, если взять ее, Ноэми и Доминик, получается, что ты официально знаешь обо всех моих распутных шашнях, – говорит он, и при свете свечи видно, что он немного краснеет. Это так мило, что Винсент хочется схватить его в охапку и поцеловать, но она этого не делает. Просто съедает кусочек хлеба и наблюдает, как официантка расставляет еду на соседнем с ними столе.

– Я не сказала, что ты распутник! Но мне нравится, что ты выбрал это слово. Даже вдохновляет.

– Не стоит благодарности.

– У меня есть немного похожая история… Когда я училась в университете и с группой студентов на несколько недель поехала в Италию, то оказалась в поезде, следующем из Флоренции в Венецию. В Болонье в вагон зашел парень, который сел рядом со мной и через какое-то время предложил поменяться «Уокмэнами»[113]… ты ведь знаешь, что это?

Лу со смехом кивает.

– Я согласилась, и мы поменялись. Ехали и слушали кассеты друг друга. Я обменяла у него Стиви Никс на Ричи Хейвенса, мы немного поболтали. У него осталась моя кассета, у меня – его. Ему было выходить на остановке в Падуе, а я ехала дальше. Мы немного пофлиртовали. Когда до станции оставалось ехать минут пять, он взглянул на мои губы, спросил, можно ли меня поцеловать, и я согласилась. Он сказал, что заключил с друзьями несколько пари, по одному из которых надо было поцеловать в поезде первого встречного. Мы целовались, наверное, полных пять минут, и когда поезд остановился, я встала