Воины Карфагена. Первая полная энциклопедия Пунических войн - Евгений Родионов

Реакция на нее была разной и обусловливалась различием во взглядах римских полководцев на дальнейшее ведение кампании. Сципион продолжал страдать он незажившей еще раны и не мог лично участвовать в сражении, чего ему, несомненно, очень хотелось. Во многом благодаря этому он придерживался той точки зрения, что столкновения с врагом следует по мере сил избегать, а наступающую зиму использовать для тренировки воинов. Польза от такой выжидательной позиции была еще и в том, что кельты, на чьей территории располагались римляне, вскоре окончательно разочаровались бы в выгоде поддержки карфагенян, чему уже были свидетельства. Битва же при нынешнем состоянии армии казалась Сципиону достаточно рискованной, учитывая преимущество противника в коннице, которое консул успел прочувствовать на себе, да и неопытность большинства легионеров, особенно пришедших с Семпронием. Необходимо, впрочем, иметь в виду, что все эти весьма рациональные причины нежелания Публия Корнелия Сципиона вступать в бой с главными силами карфагенян приводит Полибий, который, находясь под покровительством семьи Сципионов, прямых потомков упомянутого полководца, был просто обязан всячески выгораживать предков своих благодетелей. В свете этого кажется, что именно полученное ранение заставило консула придерживаться такой пассивной тактики. Можно предположить, что будь он здоров, то непременно попытался бы возглавить наступление на врага, по крайней мере, после подхода армии второго консула. Теперь же Сципиону оставалось только тянуть время и убеждать коллегу по должности в опасности столкновения с пунийцами.

Иначе о перспективах возможного генерального сражения думал Семпроний. Понимая, что, пока Сципион не в состоянии сам вести войско, у него есть отличный шанс получить всю славу от разгрома неприятеля. В том, что это реально, он, похоже, мало сомневался, ведь с его приходом численность римских войск практически удвоилась, а о полководческом таланте Ганнибала он мог знать только со слов разбитого им Сципиона. Еще одной веской причиной, заставлявшей Семпрония торопиться с решительными действиями, было приближавшееся время выборов новых консулов, и в такой ситуации риск казался оправданным.

Наконец, еще одним побудительным мотивом, заставлявшим консулов искать скорейшей встречи с неприятелем, было то, что можно было бы назвать общественным мнением. Римские граждане при известии о поражении при Тицине «удивлялись неожиданному для них исходу» (Полибий, III, 68, 9–11) и воспринимали происшедшее как досадное недоразумение, вызванное нерадивостью полководца или восстанием кельтов. Им казалось, что уже один вид новой объединенной армии обратит противника в бегство, и эта уверенность в собственных силах передавалась и легионерам.

Ганнибал прекрасно представлял себе состояние, в которое должна была прийти вражеская армия, получившая сразу двух равноправных командующих. Догадывался он и о разногласиях среди консулов. Что же касается его мнения о возможной битве, то оно, по достаточно иронично звучащим словам Полибия, было таким же, как у Публия Сципиона, с той лишь разницей, что Ганнибал к битве, естественно, стремился. В его положении, впрочем, иначе и быть не могло. Говоря словами греческого историка: «В самом деле, для человека, вторгнувшегося с войском в чужую страну и идущего на необыкновенно смелые предприятия, единственное средство спасения – непрерывно питать все новые и новые надежды в своих соратниках» (Полибий, III, 70, 9–11).

Обстоятельства сложились так, что уже очень скоро карфагеняне получили отличную возможность выманить врага из лагеря. Как уже говорилось, посольства от некоторых кельтских племен прибыли к консулам просить защиты от разорения, причиненного им конницей Ганнибала, и Тиберий Семпроний не преминул помочь бывшим изменникам, а теперь потенциальным союзникам. Почти вся римская конница и около тысячи легкой пехоты переправились через Требию и успешно атаковали обремененных добычей карфагенских «карателей», прогнав их до самого лагеря, охрана которого, в свою очередь, заставила их отступить. Тогда Семпроний бросил в бой уже всю конницу и всех велитов, и под их натиском кельтская конница Ганнибала вновь отошла назад, под прикрытие основных сил, построившихся перед лагерем в боевой порядок. Римляне не решились вступать с ними в бой, а Ганнибал запретил преследование, считая, что нельзя начинать решительное сражение, как следует к нему не подготовившись.

Хотя ни одной из сторон не удалось добиться в этой стычке неоспоримого преимущества, римляне приписывали победу себе, поскольку оценивали потери противника существенно превосходившими свои собственные. Как бы там ни было, но именно такое понимание римлянами произошедшего было наиболее выгодным Ганнибалу. Теперь Семпроний Лонг был буквально переполнен гордостью за одержанную победу и получил лишние доказательства успеха в предстоявшей встрече с основными силами пунийцев, тем более что на этот раз отличилась именно конница, ранее разгромленная на Тицине. Дело оставалось за малым – вывести войска в поле и навязать врагу сражение, пока карфагеняне не отступили, а мнение Сципиона Семпроний теперь просто игнорировал.

Ганнибал через лазутчиков-кельтов был хорошо осведомлен о планах римского полководца и занялся приготовлениями к бою. Прежде всего, он тщательно изучил местность, которая наиболее подошла бы для осуществления его замысла. Затем на военном совете поделился своим планом сражения и, получив одобрение высших командиров войска, начал расстановку сил. Между пунийским лагерем и Требией протекал небольшой ручей с обрывистыми берегами (возможно, Нуретта), поросшими густым кустарником и деревьями. Ганнибал отметил его как место, идеально подходящее для засады, причем здесь можно было незаметно разместить даже кавалерию. Полибий, сам в свое время командовавший конницей, поясняет, что для этого было необходимо лишь принять достаточно простые меры маскировки: положить оружие на землю, спрятать шлемы под щитами, то есть скрыть предметы, которые могли бы выдать своим блеском или характерной формой (Полибий, III, 71, 4). Вероятно, такими же приемами воспользовались в данном случае и пунийские всадники. Еще одной причиной расположить засаду именно там, была уверенность Ганнибала, что римляне в принципе не ожидают подобной хитрости. Войны с кельтами научили их опасаться густых лесов, но деревьев в долине Требии было мало, а то, что серьезный вражеский отряд может укрыться, например, в овраге, римским полководцам не могло прийти в голову.

Командовать засадным отрядом Ганнибал назначил своего брата Магона, человека молодого и энергичного. Для него было выделено по сотне лучших всадников и пехотинцев, которым поручили выбрать из своих отрядов еще по девять бойцов, и таким образом Магон получил под начало тысячу кавалеристов и столько же пехоты. С ними он и занял в ночь перед сражением описанную позицию, предварительно уговорившись о времени атаки.

Наступал рассвет самого короткого дня 218 г. до н. э., шел снег (день зимнего солнцестояния приходился с 22 по 25 декабря). Следуя намеченному сценарию, Ганнибал приказал воинам позавтракать и вооружиться, а нумидийским всадникам перейти Требию, подойти к вражескому лагерю и, бросая дротики, спровоцировать римлян на сражение, но боя не принимать, а притворным бегством заманить к своим основным силам.

Нумидийцы отлично справились со своим заданием. Как только они потревожили римские караулы, Семпроний сразу же приказал вывести из лагеря конницу, затем шесть тысяч легкой пехоты, а потом и остальную часть армии. Торопливость, с которой все это было проделано, нанесла римлянам гораздо больший ущерб, чем все дротики нумидийцев. Воины выбегали из своих палаток, не успев ни позавтракать, ни должным образом защитить себя от непогоды, при этом особенно страдали боевые лошади, не получившие необходимого ухода. Преследуя отступавших нумидийских конников, римляне форсировали Требию. Сезон для этого был явно не подходящий: ледяная вода в реке после прошедшего ночью дождя поднялась и теперь доходила легионерам до груди. В итоге, когда римляне вышли на другой берег и предстали перед карфагенской армией, они были уже всего лишь усталыми, голодными, замерзшими людьми, чьи окоченевшие руки еле держали оружие.