Нуониэль. Часть вторая - Алексей Николаевич Мутовкин

могло быть, ведь Йоки умер десять лет назад. Всматриваясь в лицо незнакомца, Лорни не мог понять, кто же это. Перед ним определённо стоял Йоки, но только не тот, которого он знал, а другой, белее и прозрачнее, но при этом ближе и спокойнее. Воспоминания нахлынули на Лорни тугой волною горечи несказанного и упущенного.

– Йоки! – еле сдерживая слёзы, позвал незнакомца Лорни. – Это ты?

Незнакомец улыбнулся и протянул к скитальцу руку. Лорни обрадовался и захотел подойти к своему другу, но вдруг понял, что этого делать нельзя. Не потому что это кто-то запрещает, а потому что просто нельзя. Оставалось только говорить. И Лорни сильно обрадовался, потому что знал, что хочет сказать, и мог это сделать.

– Йоки, прости меня, – начал быстро говорить Лорни, испугавшись, что всё вокруг стихнет, а он так и не успеет сказать. – Прости за то, что я придумал нам убегать! Прости, пожалуйста! Нам стоило драться с этими мальчишками! Мы бы одолели их! Тебя тогда поймали и побили из-за меня. Ты ведь после этого стал таким нелюдимым! Это всё я виноват! Прости меня сейчас, если можешь. Я совершил ошибку. Я не знал! Я ничего не знал! Я совсем ничего не знал!

– Лорни! – сказал Йоки ясным и чистым голосом, улыбаясь другу. Он поднял руку и приложил палец к своим губам, а потом указал этим пальцем на скитальца. Каким-то странным образом Лорни понял, что это значит.

– Я ничего не знаю, – выговорил Лорни, и по щеке у него скатилась слеза. – Да, ты прав! Я действительно ничего не знаю. Ты был прав тогда. Я совершил ошибку!

– Да, – голосом полным доброты и света, отозвался Йоки. – Но мне не надо тебя прощать. Потому что я простил тебя давным-давно, ещё тогда, когда он упал.

– Простил!? – удивился Лорни и заплакал в голос. – Йоки! Ты лучший из Степков! Ты уже простил! А я не могу. Я не знаю, как мне жить с этим!

– Мой Лорни, – поющим голосом начал Йоки, – нас делает нами не только наши помыслы, не только поступки, которые мы совершаем, но и последующее осознание верности или ошибочности наших чаяний и деяний. Осознавая свои ошибки, мы получаем искупление. И только искупление ведёт к самопрощению. Научившись прощать себя, мы получаем силу прощать тех, кто нам дорог и лишать прощения тех, кто не способен к искуплению.

– Как же отличить неспособных? – спросил Лорни.

– Это очевидно! Они всё знают, уверены в своей правоте и не совершают ошибок. А если и совершают, то убеждают себя в том, что именно так и стоило поступать.

– Ах, Йоки, – зарыдал Лорни, – поэтому ты и просил меня всё время говорить, что я ничего не знаю! Как же я раньше не догадался!? Мой друг, я так рад, что снова вижу тебя! Я всё теперь понял. Я прощу, я обязательно прощу! Но скажи мне, как ты всё это понял? Как ты теперь такой белый?

Йоки не ответил. Он улыбнулся ещё шире и снова приложил указательный палец к губам. Песня зазвучала тише, но Лорни показалось, что она звучит громче. Снег побелел настолько, что горные хребты исчезли из виду, а глаза защипало. Непонятно как Лорни понял, что теперь Йоки должен идти. Говорить с другом стало теперь нельзя. Лорни почувствовал, что в этот момент расставания надо бы испытать грусть, но вот ни грусти, ни сожаления он не почувствовал. Во время этого прощания разрешалось испытывать только радость. И Лорни её испытал. Даже не потому что должен был по велению кого-то, а потому что сам так хотел. Всё происходящее он делал правильно не потому что следовал правилам, а потому что эти правила пропитали его естество, душу и разум. Он ощутил правила в себе и следуя им, не чувствовал ни малейшего напряжения или скованности, безволия или гнёта. Скиталец сделал шаг назад, и пелена поющего снега скрыла за собою фигуру того, кто некогда являлся странным парнем из Степков, а теперь стал белым, почти прозрачным. Стал кем-то, кто понимает гораздо больше всех магов, жрецов, рыцарей, звездочётов и тхеоклеменов вместе взятых. Лорни закрыл глаза и направился в лагерь. Он шёл, не видя дороги, но слыша ту песню, что пело всё вокруг. Его душа радовалась тому, что и он может петь, не прилагая усилий, и его голос сольётся с голосами снега, гор, небес и ветра. Добравшись до палатки, он снова опустился на лежанку и заснул уже совершенно другим спокойным, умиротворённым человеком. И стоило ему только провалиться в сон, как кто-то разбудил его, грубо тряся за плечо.

– Ну ты дрыхнуть, дядя Лорни! – воскликнул Молнезар, когда скиталец открыл глаза. – Сейчас начнётся!

Глянув в дырочку на стене палатки, Лорни увидел, что лагерь поглотила ночь. Одинокие огоньки факелов и костров разрезали мрак жёлто-оранжевыми пятнами. Что-то зловещее витало над плато. Лорни сразу почувствовал это – Гранёная Луна на безоблачном небе среди голубоватых звёзд. Люди ждали команды, а те, кто командовал, ждали нужного момента.

Гвадемальд и Ломпатри поправляли друг на друге доспехи, подтягивая стёжки и хлопая по наручам и зерцалам.

– Похоже, всё, – сказал Гвадемальд, ещё раз проверив застёжки на зерцале своего друга. – Новые кожаные ремни держат на славу!

– В кой-то веки снаряжение в полном порядке! – заметил Ломпатри, поправляя шлем. Рыцарь облачился в свою начищенную до блеска кирасу, надетую поверх лёгкой кольчуги. Ноги защищали сапоги с железными вставками и толстые кожаные штаны с защитой. На руках у рыцаря были надеты кольчужные рукавицы. Щит с гарцующим белым единорогом сиял новой оковкой. Пришла пора отправляться на бой. Рыцари напоследок присели помолчать. Оба в латах, со щитами и с оружием на поясах, они ещё раз глянули друг на друга.

– Знаете что, господин Ломпатри, – заговорил Гвадемальд. – Позволю себе заметить, что господин Гастий та ещё заноза в заднице.

– Хм! – удивился Ломпатри. Рыцарь задумался, а потом повернулся к своему другу и ответил:

– Возможно, мне не стоить об этом говорить, господин Гвадемальд, но господин Гастий и впрямь показался мне настоящей канальей.

– Полный придурок, простите за прямоту, – добавил Гвадемальд.

– Наглец, смею заметить.

– Кошмарный невежа!

–Засранец! – подытожил атариец.

– Согласен с вами, господин Ломпатри, – сказал Гвадемальд и с облегчением вздохнул.

– Что ж! Пойдём, посмотрим, что там, – поднимаясь, сказал Ломпатри, расправил плечи, порычал, потоптался на месте и вышел из палатки в ночь.

Снаружи казалось, что лагерь спит. Только пара часовых с факелами бродили по тропинкам, а у шатра главнокомандующего тихо стояли Воська и Закич. Без факелов и зонтов они встретили своего